Баба Тахир
Я — море, что бурлит, вкрапленное в алмаз,
Над буквой точка та, что суть меняет фраз.
В тысячелетье раз приходит в мир достойный.
Я тот, что родился в тысячелетье раз.
Над буквой точка та, что суть меняет фраз.
В тысячелетье раз приходит в мир достойный.
Я тот, что родился в тысячелетье раз.
Все к лучшему ведет — и доброе и злое.
Встречаю потому превратности хвалою.
Швыряй меня, судьба! Я в море превращусь,
Твоих коварных рук ладони я омою.
Создатель, все равно: сказать или смолчать
И мысли все твои, и на устах печать.
Сорвешь ее — скажу, сорвать не пожелаешь,
Так, собственно, тогда мне нечего сказать.
Качаясь, брел домой, и ноги подкачали:
Я чашу уронил. Стою над ней в печали,
Гляжу —она цела. Да славится Аллах!
Ведь чаш разбитых — тьма, хоть их и не роняли.
Садовники, молю! Нет, не сажайте роз!
От их измен тону в морях ревнивых слез.
Нет, не сажайте роз! Колючки посадите.
А впрочем, и от них дождешься лишь заноз.
Ты — мой дворец! Для глаз нет ничего милее.
Ступай в мои глаза, любимая, смелее.
Но берегись ресниц! Заденешь хоть одну
И занозишь ступню неосторожно ею.
Любимая моя, твой взор, когда-то чудный,
Теперь всегда сонлив, куда сонливей будней.
Мудрейшие твердят, что ты живешь во сне.
Какой же это сон, когда он беспробудный?
С какою целью дал создатель алчность нам?
Чтоб тело ублажить, затем скормить червям?
Так, замысла творца не понимая толком,
Мы без толку живем, влачась к своим гробам.
Тобою потрясен, я, словно ад, пылаю.
Неверным так пылать — и то не пожелаю,
И все же на огонь лечу, как мотылек.
А может, этот ад и есть блаженство рая?
Таким уж создан я — веселым и печальным,
И все ж нельзя меня считать необычайным.
Из праха создан я. Кого там только нет?!
А значит, я таким родился не случайно.
Не закрывай ушей, создатель, на замок!
Внемли мне! Ты один, я тоже одинок.
Твердят, что не дал бог друзей Баба Тахиру,
А что ему друзья, коль друг Тахира — Бог.
Всей красоты твоей я так и не постиг.
Тюльпаны с горных круч ко мне приходят в стих,
Но ты красивей их, к тому ж — цветут неделю,
А ты надежда всех бессчетных дней моих.
Уже темно. В ночи крадется хищный зверь.
О, прокрадись ко мне, открой неслышно дверь
И дай коснуться губ. Такого подаянья
Бог дервишу принять не запрещал, поверь.
Ты знаешь, как помочь, так пожелай помочь
В блаженство превратить мою любую ночь.
Так хочется порой, чтоб длилась бесконечно,
Порой, чтоб убралась сию минуту прочь.
О сердце, я люблю, но совесть не на месте.
Твердят, что нет во мне малейшей капли чести.
А, кстати, так ли честь влюбленному нужна?
Скорей твердят о ней завистники из мести.
В могиле сладок сон под грудою камней,
Но как пошевелить конечностями в ней?
Как, лежа в тесноте, сражаться с муравьями?
А змеи, о творец! Как удирать от змей?
Всевышний судия! Так поступать не дело.
Ни ночи нет, ни дня, чтоб сердце не болело.
Я вечно слезы лью — и все из-за него.
Возьми его назад, оно мне надоело.
Ни крова, ни друзей. Куда идти Тахиру?
Вдвоем с тоской своей куда идти Тахиру?
К вам, небеса? Твердят, что вы добрей земли,
А если не добрей, куда идти Тахиру?
О вы, кто на земле обижен небесами,
Хочу скорбеть, стонать, кричать от боли с вами.
Отчаявшись, умолк над розой соловей,
Не зарыдает он, так зарыдаем сами.
Да будет сломлен твой, небесный свод, хребет!
Ты поглощаешь всех явившихся на свет.
Я не слыхал, чтоб жизнь ты даровал навечно,
Зато слыхал не раз: таких-то больше нет.
Колючками кормлюсь, как на ходу верблюд,
Тяжелые тюки до боли спину трут.
Хоть я неприхотлив, погонщик, мой хозяин,
Не ценит ни меня, ни мой нелегкий труд.
О нет, безумье ждать у бездны на краю,
Пока тюльпан цветком украсит грудь мою.
Я ждал и перестал. Бог с ним! Что мне в тюльпане?
Но долго ль мне взирать на холодность твою?
Идет, идет. Пришла. Благословенный миг!
В аркане черных кос заката алый блик.
Они меня влекут, они меня арканят.
О сердце, возликуй! Ведь это ночи лик!
Клянусь, твои черты моим глазам желанны,
Они приятны мне, как письмена Корана.
Не отрывая взор, я на твоем лице
Безумцу приговор читаю непрестанно.
Мне шепчет, шепчет рок, твердит неумолимо:
«Боль сердца твоего, увы, неисцелима.
Ты на земле — чужой. На душу спроса нет,
И, хоть алмазом будь, пройдет прохожий мимо».
Твоя коса до пят — уносит жизнь мою,
Подобный ночи взгляд уносит жизнь мою,
Но, избегая встреч, сулишь: «Сегодня-завтра...»
Посулов этих яд уносит жизнь мою.
О, сколько ты сердец ограбил, точно тать,
И кровью вновь багришь, и грабишь их опять!
Но сочтено не все, что ты во зло содеял,
И что не сочтено, считать — не сосчитать.
О, ниспошли душе, всевышний, благодать,
В соперника вонзи кинжал по рукоять!
Я вечером приду взглянуть, как он страдает,
А утром—чтобы всласть над гробом порыдать.
Как в тигле, о любовь, ты плавишь сердце мне
По долгим вечерам на медленном огне,
И я готов мести ресницами дорогу,
Которой ты придешь в полночной тишине.
Не обращайся к тем, на чьей душе замок.
У выжиг и сквалыг не обивай порог.
О щедрость, не жалей щедрот великодушья,
К великодушью будь великодушен, рок!
Ты виден мне в ночи, но, глядя в высоту,
Затянутую мглой, созвездий не прочту.
Приди же, озари измученное сердце,
Чтоб я увидеть мог за мглою красоту.
Цветет веками степь и отцветет не скоро.
Столетьями в горах цветы ласкают взоры.
Одни приходят в мир, других уносит смерть,
А степь — все та же степь, и горы — те же горы.
О сердце, ты всегда в крови, крови, крови,
Томишься вновь и вновь от вечных мук любви.
Опять, опять, опять ты розу увидало
И снова мне твердишь: сорви, сорви, сорви!
Всегда ли отличить от пользы можешь вред?
В чем сущность бытия, нашел ли ты ответ?
Сокрыты от тебя и тайны мирозданья.
А можешь ли постичь своих друзей? О нет!
Я тело приучил к страданью, о творец!
Душа скорбит и ждет свиданья, о творец!
Томлюсь в огне тоски. Сей бренный мир — чужбина.
Отсюда шлю тебе стенанья, о творец!
Ты радость принесла и принесла недуг,
Оставив у себя лекарство от разлук.
И все ж, пускай меня подвергнут истязаньям,
Я душу распахнуть готов для новых мук.
Ушла, и сердце вслед пустилось за тобою,
В груди остался жар, не тронутый золою.
Клянусь тобой: горю! Желаю лишь тебя!
Не все скажу творцу, но этого не скрою!
Создатель, без тебя земле не видеть роз,
Ни соловьиных рощ, ни виноградных лоз.
Кто вопреки тебе посмеет улыбнуться,
Пусть не сотрет вовек с лица кровавых слез!
Я сильным был, как лев, отважным был, не зная,
Что бродит рядом смерть, меня подстерегая.
Да, было время, львы бежали от меня,
Теперь, как ото льва, от смерти убегаю.
Сажал тюльпаны я, и горестно в груди
Рыдало сердце: «Знай, напрасны все труды.
Жизнь коротка. Едва раскроются бутоны,
Как небеса, увы, уже зовут: приди!»
Ты сердце отняла. Спроси меня, спроси же:
«Кто в юности тебе был всех красавиц ближе?»
Не знаю, с кем тебя свела потом судьба,
Но только ты меня не вспоминала, вижу.
Я для души любовь купил на рынке снова,
Чем рынок оживил, не видя в том дурного.
Одежду сердцу сшил из ткани дорогой:
Моя любовь — уток, моя печаль — основа.
Блажен, кто одержим. Не различает он,
Где тело, где душа. В создателя влюблен,
Ни горестей, ни бед, ни зла не замечает.
Блажен, кто одержим. Он без вина хмелен.
Коль встретишь где-нибудь жестокую мою,
Скажи: «Из-за нее ночами слезы лью».
Ее рукой на мне изорван в клочья ворот,
И до скончанья дней те клочья не сошью.
Ты в сердце, о любовь! Так что ж тогда извне?
Похитила его. Так что ж стучит во мне?
О сердце и любовь, у вас одно обличье,
Поэтому постичь труднее вас вдвойне.
Могу ли я тебя в разлуке позабыть?
Иной свободы нет, как, мучаясь, любить!
И если в сердце ты остаться не захочешь,
Покою в нем не быть и красоте не быть.
Рассыпала цветы и отцвела весна.
О юность, ты цвела не дольше, чем она.
Там на могилах жертв спешат взойти тюльпаны,
Где схожая с луной прошла хотя б одна.
Cчастливец тот, кому не до мирских забот,
Не водит он пером, ни слова не прочтет.
Как некогда Меджнун, стремится он в пустыню,
А то живет в горах, газелей там пасет.
Опять спустилась ночь в закатной тишине,
И снова, как вчера, душа моя в огне.
Боюсь, из-за любви к красавице неверной
И вера в небеса дотла сгорит во мне.
Ты, сердце, жертва глаз. Они подобны сводням:
О чем тебе шепнут, то сделают угодным.
Придется взять кинжал и выколоть глаза,
Иначе, сердце, ты не сможешь стать свободным.
Блаженны, кто с тобой сидел по вечерам
И, услаждая слух, внимал твоим речам.
О, дай на них взглянуть, чтоб ощутить блаженство,
Коль не могу тебя хоть раз увидеть сам.
Кто страстью воспылал, тот смерти не страшится.
Влюбленному ничто оковы и темницы.
Он — ненасытный волк. А крика чабана
И посоха его какой же волк боится?
Печаль моей любви меня в пустыни гонит,
И жизнь моя, увы, в песках несчастий тонет.
А ты твердишь: терпи! Я плачу, но терплю,
Хоть знаю, что меня терпение хоронит.
Безмерно счастлив тот, кто, в пламени сгорая,
Не видит, что земля под углями сырая.
Такому и дворцы и храмы, — все ничто,
Коль не сулит ему возлюбленная рая.
Я — ринд, гуляка я. Меня зовут бродягой.
Никто не скажет мне сочувственно: «Бедняга!»
До вечера сную по улочке твоей,
А ночь прикажет спать—на мостовой прилягу.
Я в цветнике не раз вкушал вечерний сон,
Расцветшей розой был однажды пробужден.
Садовник увидал, что я пленился розой,
И сотнями шипов ее усыпал он.
Созрели два плода на стане-стебельке,
А губы — лепестки, что нежатся в пушке.
Я по тебе готов, как соловей над розой,
Томиться, и страдать, и мучиться в тоске.
За что наказан я, о небо? Разве мало
Я пролил слез? Уймись! Начнем игру сначала.
Ты на игральный стол с заоблачных высот
Меня швырнуло вниз и крупно обыграло.
Не в грезах, не во сне приди, а наяву!
Приди хотя б на миг узнать, как я живу.
Цветы долин и гор ты в волосы вплетаешь,
А я?.. Я на себе седые пряди рву.
Ты — слиток серебра. Хоть по твоей вине
Пылаю день и ночь, увы, не льнешь ко мне.
Я знаю — отчего. Ты, как огня, боишься
Того, что серебро расплавится в огне.
В обитель сердца ты приходишь поздней ночью,
Во мраке образ твой расплывчат и неточен.
О, как бы я желал твоей ресницей стать,
Чтоб разгадать твой взор и знать, чего он хочет.
Я, соколом кружась, охотился за дичью.
Меня охотник сбил, и стал я сам добычей.
Когда летишь на лов, гляди по сторонам,
Не то тебя собьют под общий хохот птичий.
Тот счастлив, кто к тебе любовь навек сберег,
Кто жаждет всей душой ступить на твой порог.
Мне издавна милы сраженные тобою,
Мне близки только те, в чьем сердце твой чертог.
Три горя у меня, все три одновременно:
Любимой брошен я, влачу оковы плена
Живу в чужом краю. Ну пусть чужбина,- плен,-
Но как перенести возлюбленной измену?
Я видел, как тюльпан с колючкой в дружбе рос.
«Когда его сорвешь?» — садовнику вопрос
Я задал. «Подожду, — сказал в ответ садовник,
Не даст ли, погляжу, мне эта дружба роз».
Красавица, тебе одной хвала и честь!
Пою тебя, хотя красавиц много есть.
Но что тебе мое измученное сердце,
Коль соловьев таких, как я, не перечесть?!
Приди, о соловей, любовью к розе пьяный,
Я научу любви безмолвной, непрестанной.
Над розой ты поешь, живущей пять ночей,
А я молчу всю жизнь, рыдая по желанной.
Изгнанником брожу в пустыне — днем и ночью.
Мне зябко, я дрожу и стыну — днем и ночью.
Не знаю, что со мной. Не болен я ничем,
Но высекает боль морщины — днем и ночью.
Без мыслей о тебе не в силах жить и дня,
А ты творишь лишь то, что мучает меня.
Как малое дитя, я плачу от бессилья,
Ногами топочу и злюсь, тебя кляня.
Сегодня пламень я. Я — огненная птица.
Взмахну крылом — и вмиг весь мир испепелится.
А если чья-то кисть меня изобразит,
Кто взглянет на портрет, тот в уголь превратится.
Вновь, сердце, я тебе нанес любовью рану,
Опять бушуешь ты, подобно океану.
Прошу тебя: уймись! Дай попросту сыграть
На чанге в тишине у ног моей желанной.
Гляжу на твой порог, и плача и стеня.
Я мотыльком лечу в объятия огня.
К святыням не стремлюсь, не жажду славы хаджа,
Твой лучезарный лик — святыня для меня.
Я розу окружил любовью и заботой,
То орошал слезой, то жгучей каплей пота,
И роза расцвела. Допустишь ли, творец,
Чтоб аромат ее вдыхал не я, а кто-то?
Не запрещайте мне хоть миг побыть с желанной!
Плененный красотой, молюсь ей непрестанно.
Погонщик, придержи спешащий караван!
Пойми, я лишь на миг отстал от каравана.
О сердце, ты меня одело в голубое,
В предсмертную тоску я облачен тобою.
Готов я сон вкушать, пока не позовет
Архангел Исрафил призывною трубою.
Я тот, кто у судьбы в немилости, в опале,
Я — странник, что живет мечтою о привале,
Сухой колючки куст, что ветрами пустынь
Гоним среди песков в неведомые дали.
Приди ко мне в ночи и озари мой дом.
Он темен без тебя. Клянусь Аллахом в том,
Твоими, о любовь, бровями-близнецами!
А я? Я с горя стал печали близнецом.
На все, на все готов, чтоб только быть с тобой.
О, сжалься над моей плачевною судьбой!
Поверь в мою любовь! Нигде, нигде не встретишь,
Чтобы любовь была столь преданной рабой.
Создатель, видно, ты покинул небосвод.
Душа моя болит, и сердце слезы льет.
Как радоваться мне, когда средь недостойных
Ты коротаешь дни и ночи напролет?
О сердце, ты в себя вонзаешь вечно иглы.
На дьявола сменив творца, чего достигло?
Над ангелами ты, считаешь, вознеслось,
А самое себя, а суть свою постигло?
Твой нежный аромат меня привлек, о роза,
И сердце обагрил румянец щек, о роза!
Тоскую по тебе, как по Лейли Меджнун.
Влюблен я! Подари хоть лепесток, о роза!
Стенаю, и скорблю, и плачу непрестанно.
О, положи бальзам на ноющие раны!
Когда увидишь ты страдания мои,
Поймешь, что без тебя я на ноги не встану.
Красавицы в степи тюльпаны рвут.
О боже! Любая на тюльпан сама точь-в-точь похожа!
Как это сходство я, слепец, не замечал?
Ступай, о сердце, в степь и рви тюльпаны тоже!
Ты чем сегодня так омрачено, о сердце?
Раздумьем? Но о чем? О чем оно, о сердце?
Уединись в углу, воздай хвалу творцу,
Возможно, будет все тебе дано, о сердце!
Приди ко мне! Клянусь, безмерно буду рад,
Как милости небес, как высшей из наград!
Приди! Твою печаль вобрать готово сердце,
Слезами изойдет, но не вернет назад.
За благо я сочту под камнем вечный сон.
Ступнями буду я к Каабе обращен,
Полюбит зной пустынь душа. О, если б только
Еще от муравьев я был бы защищен!
О небо, я горю на медленном огне,
Увы, не по своей, а по твоей вине.
Ты бросило меня в объятия печали
И радости вкусить не дашь и часу мне.
О боже! На земле я сир и одинок,
Беспомощно бреду без цели, без дорог.
Гонимый, я стучусь у твоего порога,
Прогонишь, где найду отзывчивей порог?
Твоя коса — струна рубаба, что во мне
Тоскует много дней о том желанном дне,
Когда придешь. Но ты любить меня не хочешь.
Зачем же по ночам являешься... во сне?
Гляжу ли в синеву, где кружится орлан,
Где в горизонт плывет верблюжий караван,
На море или степь, на горные вершины—
Я вижу только твой весь мир затмивший стан.
Страшусь держать ответ в день Страшного суда.
Как быть? Коран гласит: «Да, скажешь, только да!»
А я погряз в грехах. Слова: «Молчи, ни звука!»—
Не выручат меня. Не скроюсь никуда.
О сердце! Кто ты — зверь? Ты — хищник?
Если нет,
Зачем же ты меня терзаешь столько лет?
Я кровь твою пролить при случае желал бы,
Хотя бы для того, чтоб твой увидеть цвет.
Нет, я твоей любви, красавица, не верю,
Покуда не придешь, не постучишься в двери.
Я сеял семена, я взращивал любовь,
А с поля я собрал пока одни потери.
Придите, бедняки, и предадимся плачу,
Посетуем, обид и горестей не пряча.
Возьмем весы, на них прикинем нашу жизнь,
Пусть плачет больше тот, чьи больше неудачи.
Ох, сердце! Я уже вступаю в вечер поздний.
Не мне ли знать, что ты — сосуд вражды и розни?
Когда наступит час небесного суда,
Припомню я тебе все каверзы и козни.
Уйду, стряхну с себя на землю пыль земли,
А скроются за мной Мачин и Чин в пыли,
Возлюбленной пошлю единственную строчку:
Коль благо быть вдали, я от тебя вдали.
Я с горем обручен. Как не сказать о том?
Судьбою обойден. Как умолчать о том?
Рыдают соловьи над розой, я же с розой
Навеки разлучен. Как не рыдать о том?
Приди, и я цветы рассыплю пред тобою!
Приди и стань моей счастливою судьбою!
Годами буду я глядеть в твои глаза
И не упьюсь вовек их влагою живою.
Кому доверить боль, о ней кому скажу?
О мраке том, что тьмы темней, кому скажу?
А в тайну посвятить кого могу? Все знают
Всё обо мне. И нет людей, кому скажу...
Коль нет со мной тебя, во сне клубятся змеи,
Не радуют и дни, они ночей темнее,
А на кустах в саду торчат одни шипы,
Когда иду, грустя, по розовой аллее.
Дохну на синеву - и купол твой сожгу!
Все семь небес дотла со всей трухой сожгу!
И не раскаюсь, нет! Я требую покоя,
А если не вернешь душе покой, сожгу!
Твой каждый волосок - [Ночь предопределенья],
Твой дивный лик - луна, чье солнечно свеченье.
Не открывай лицо, не то прольешь на мир
[Рассветные лучи] до срока пробужденья.
Нет сердца. К ней ушло, и что с ним - я не знаю.
Пока гонец вручит письмо в далеком крае,
Всевышний судия, продли предсмертный час.
Взглянуть в глаза любви хочу я, умирая.
Захочешь ослепить - безмерно буду рад.
Захочешь сжечь - сожги! Блажен подобный ад.
А позовешь в цветник, сорву такую розу,
Которой твоему подобен аромат.
Как луноликих гнет тяжел! Я изнемог.
Тюльпановым тавром ожог на сердце лег.
Но если завтра вновь красавицы поманят,
Вновь не смогу стереть смущения со щек.
За мною по пятам плетется вечно горе,
А радость и покой со мною вечно в ссоре.
Стенаю. Говорят: [Когда же смолкнешь ты?]
Я чую - смерть близка, а значит, смолкну вскоре.
Коль нет тебя в саду, он для меня - темница,
Как в клетке, в нем грустят примолкнувшие птицы.
И жизнь, и целый мир - лишь призрак без тебя,
Который по любви и радости томится.
Весь мир лежит в пыли, и вьется в ней тропа -
Печалей и скорбей послушная раба.
В цветах гора Альванд, в ковре из гиацинтов,
Но каждый венчик желт, как и моя судьба.
Ищу ответ. Я стал скитальцем - отчего?
Я стал давным-давно страдальцем - отчего?
Все снадобье для ран и горестей находят,
А я не шевельну и пальцем - отчего?
И розами в саду утрачен аромат,
И плачем соловьи не оглашают сад.
Вершитель всех судеб, безжалостный садовник,
Скажи, где соловьи, вернутся ли назад?
Я все еще люблю! Еще печаль жива,
Еще моей тоски не уложить в слова,
Но соловей умолк, он больше не рыдает,
И по ночам в саду теперь кричит сова.
Приди, о соловей, рыдающий влюбленный,
Сгорим с тобой от слез любви неразделенной.
Несчастней все же я: уж на исходе жизнь,
А не было и дня без горестного стона.
Не внемлешь ты мольбе. Могу ли не страдать?
Ты враг моей судьбе. Могу ли не страдать?
Кричат: [Когда ж страдать, скажи нам, перестанешь?]
Я грежу о тебе. Могу ли не страдать?
Сегодня счастлив я, не знаю - почему.
Что в сердце у меня творится, не пойму.
Пойду-ка поброжу в степи среди тюльпанов
И кубок от души за счастье подниму!
Печалью болен я, она же и врачует,
В скитаниях моих возлюбленной кочует.
Она затем дана, чтоб разделить досуг,
Обдумать - что к чему, когда со мной ночует.
О, горе мне! Как быть? Какой надеть наряд?
Едва придет на ум примерить все подряд
Семидесяти двух народов одеянья,
-Еще десяток вер провозгласить спешат.
Пускай предложат мне сокровища и клады,
Пускай предложат мне все райские услады,
Я предпочту тебя. А если не придешь,
Не приоткроешь лик, мне ничего не надо.
Не помню, как я жил. Мне кажется порою,
Что были иногда мгновения покоя,
Но так велик твой гнет и так невыносим,
Что мнится, будто жизнь была сплошной тоскою.
Да буду проклят я, коль посажу тюльпаны!
Да буду проклят я, коль их касаться стану!
Сто раз я был сражен похожей на тюльпан
И сто раз жертвой стал коварства и обмана.
Читаю письмена ночного небосвода
И, напрягая слух, жду твоего прихода.
Проходит снова ночь, тебя все нет и нет,
И снова плачу я, как осень в непогоду.
Моей мольбе хоть раз ты внял, о небосвод?
Вращаясь, ты опять свершил круговорот,
Но те же у меня и горести и муки.
Так безотрадно жизнь, наверное, пройдет.
Десницу поднял рок и ткнул в меня перстом,
Изгнанником с тех пор брожу в краю чужом.
Не чувствуя вины, я не покончил с жизнью.
Осталось слать мольбы и каяться. Но в чем?
Как соль, в моей душе тоска растворена,
Ночами до зари огнем горит она,
И если поутру одним ревнивым вздохом
Соперников сожгу, в том не моя вина.
Молчанию гробниц мой плач вполне под стать,
Хоть плачу оттого, что не могу молчать.
Мне говорят: [Молчишь - не знаешь, значит, горя].
Нет, горя я хлебнул, да мочи нет кричать.
Печалей в сердце - две. Одна - злосчастный рок,
Другая - то, что я на свете одинок.
Мне не было дано изведать в жизни счастье,
Я гибну, но тебя увидеть я не смог.
Ты рождена для роз, для неги в цветнике,
А я - брести в пыли и увязать в песке,
Но где бы ни был я в скитаньях по пустыням,
Ты предо мной встаешь миражем вдалеке.
На что я стал похож, тобою угнетенный?
В страданиях живу коленопреклоненно,
Спины не разогну. О притеснитель мой,
Взгляни, я луком стал, что испускает стоны.
Тащу тяжелый груз всех в мире слез и ран.
Да разве я верблюд, ведущий караван?
Печальнее всего, что я уздою скован,
А повод подлецам тобою в руки дан.
Приди, и мы прольем из наших глаз Джеихун.
Приди, моя Лейли, поверь, что я - Меджнун.
Неправое убьем, как умертвил Заххака
В прекрасной [Шах-наме] когда-то Фаридун.
Я без тебя ничто, беспомощней былинки.
Истерзана душа, глаза слепят соринки.
Когда-то я твой стан влюбленно обнимал,
Теперь тебе молюсь, но больше по старинке.
О сердце, разожми хотя б на миг тиcки,
На волю отпусти из рук твоей тоски!
Ты - ловкий птицелов. Ты так искусно ловишь,
Что даже не кладешь зерна в свои силки.
Ночами гибну я, томясь по луноликой,
И оживаю днем для горестного крика.
Покойно ей в шатре, а я лишен его
И обречен бродить, как зверь, в пустыне дикой.
Как долго мне блуждать? В разлуке слезы лью.
Могу ли я прийти на улочку твою?
Дивишься, почему ее не навещаю.
О, сколько раз пред ней в отчаянье стою!
Тобою удален, неверьем опоясан,
Я самому себе теперь небезопасен.
Нет, верным остаюсь! Я не язычник, нет!
Я не подам руки творцам нелепых басен.
Придите и со мной тайком пролейте слезы!
И ты, о мотылек, порхающий над розой!
Заплачем от любви. Она всегда в слезах,
Поскольку непрочна и вечно под угрозой.
Когда же наконец к тебе, любовь, приду?
Утешить негой взор когда же вновь приду?
Ты лицезреть себя счастливым разрешаешь.
Назначь свиданье мне, не прекословь. Приду!
Пусть крова я лишусь, ты - божество мое!
Пусть, согрешив, напьюсь, ты - божество мое!
Пусть обольщает гебр своей презренной верой,
Я выдержу искус. Ты - божество мое!
Всему начало ты, и все в твоей руке.
Что ж плачу и стону, как ветер в тростнике?
Не притесняй меня. Довольно! Ты же видишь:
Судьба моя и так висит на волоске.
Тот счастлив, у кого всегда легка мошна.
Беспечно он сидит за чашею вина,
Смеется от души и пьет за луноликих,
А в чашу с высоты глядит сама луна.
Сказала ты, что я похож на морехода-
Стремлю свою ладью во всякую погоду
По морю слез. Боюсь, однако, одного:
Пойдет ладья ко дну, и вслед уйду под воду.
Угрюм и нелюдим, извечно одинок,
Кровавые ручьи жестоко точит рок.
Не ведая любви, злокозненности верен,
Ликует, коль опять затопчет огонек.
Увы, ты своего добился, о творец,-
Разрушил подо мной опору наконец,
Но, коль ее решил снести до основанья,
Пусть приговор свершит быстрее твой гонец.
Коль изловчусь схватить за горло небосвод,
Не отмолчится, нет, открою силой рот.
Пусть скажет: почему одним дает лепешку,
Другим же - сотни благ и тысячи щедрот?
Ни перед чем земным не преклоню колени,
Лишь к небесам во мне живет благоговенье
В надежде на вино из райских родников,
В котором бродит хмель, сулящий мне забвенье.
О сердце, снова ты в плену любви.
И что ж?! Красавица опять в тебя вонзила нож.
О, как в любви клялась, как пылко заверяла,
Но все ее слова, увы, обман и ложь.
Нет, никому судьбы моей не пожелаю!
Моя судьба, как див, жестокая и злая.
А кто не верит мне, пусть испытает сам
Те муки, что, увы, не понаслышке знаю.
Мне даже во хмелю забыться не дано,
Свидания с тобой желаю все равно.
Опять меня слепит незримый дым страданий,
Хоть от любви к тебе ослеп уже давно.
Страдать и слезы лить, как видно, мой удел.
Где прихотей твоих, любимая, предел?
Порой, как в клетке лев, я по ночам тоскую,
Порой реву, как тигр, пронзенный градом стрел.
Я на горе Альванд забрался на утес
И посадил тайком одну из редких роз,
Но только пробил час упиться ароматом,
Как ветер-ветрогон красавицу унес.
Из рук моих полу ты выдернула снова
И удалилась прочь, не обронив ни слова.
Не каешься?! Ну что ж... Пойду схвачу полу,
Которая со мной не будет столь сурова.
Душа моя, приди увидеть лик печали,
Прочесть слова любви, что вслух не прозвучали.
Плыву на корабле с нелегким грузом слез.
Когда же наконец к возлюбленной причалю?
Мне тяжко без тебя, в душе - кромешный ад.
Я без тебя - сосуд, в который налит яд.
Рыдай, рыдай, рубаб! Над жизнью плачьте, струны!
Безжалостные дни летят, летят, летят...
О сердце, ты - мишень, бровь луноликой - лук,
Томишься ты в плену у черных кос подруг.
А знаешь ли, Тахир, хоть одного мужчину,
Сумевшего не стать игрушкой женских рук?
Я - сокол. Там живу, где в тучах зреет гром
Шершава грудь моя и схожа с терпугом,
Но только терпугом обычно точат пилы,
А я - булатный меч, отточенный творцом.
Пошли, о небо, смерть, не устрашусь ничуть.
Страшнее робость. В ней моих терзаний суть
Смущенный, пред моей избранницей немею,
Так хороша она, что я боюсь взглянуть.
Приди ко мне! Взгляни, я стал бесплотной тенью.
А не придешь, скажи, где мне найти спасенье.
Есть Сам и Нариман в поэме [Шахнаме],
Я мог бы даже им ссудить мое терпенье.
О раб юдоли слез, и зрячий и слепой,
Могильный плен и тлен - удел конечный твой.
Красавица, приди, хотя б себя жалея!
Затворницей истлеть успеешь под землей.
Любовь дарит шипы, а розы-лишь вначале.
Опять вернулись дни сомнений и печали.
Я получил письмо. Красавица моя
-Мне больше не верна. Была ль верна? Едва ли.
Люблю, и потому ты смотришь свысока.
На мула я похож, а ты - на ездока.
В день Страшного суда накину белый саван,
Скажу, как тяжела была твоя рука.
Пусть небо на меня обрушит гром и град,
Пусть сотни сторожей у входа сторожат,
Пусть буду заточен в темницу, как Иосиф,
Я все равно приду в твой вожделенный сад.
Уходит караван, с барханами сливаясь.
Я вслед ему гляжу и снова каюсь, каюсь.
Придет пора, и мы покинем этот мир,
Где так же вдаль бредем, под вьюками сгибаясь.
Дыхание твое свежей рассветных рос,
Хмелею без вина от амбры черных кос
Когда же по ночам твой образ обнимаю,
От ложа поутру исходит запах роз.
Страдания поймет лишь тот, кто сам страдал.
Податливей в огне становится металл.
О пасынки судьбы, сраженные печалью,
Придите, вас пойму, я горе испытал.
Клянусь всевышним, ты, лишь ты - моя душа!
Твой лик прекрасен. Ты, лишь ты- моя душа!
Живу, как в забытьи, не помню, где я, кто я,
А сердце пьет бальзам из твоего ковша.
Не всякому хума благую весть несет.
Не каждого равно ты любишь, небосвод.
Сначала тех даришь, кто вознесен судьбою.
Так первые лучи горам дарит восход.
Печальней моего не видел я удела.
-Нет горестям конца, обидам нет предела.
Не веришь - приходи, и ты узришь недуг,
Что душу источил и обескровил тело.
От козней сердца выть хочу, подобно волку.
Я сердце поучал, но не добился толку.
Я ветер умолял: [Возьми его!]
Не взял. Швырнул в огонь, шипит, дымится, да и только.
Пускай твою весну не сменит осень, роза,
Корней не повредят соленой влагой слезы!
Пылаю от любви. Печальный соловей,
Пролей на сердце трель, прохладную, как росы.
Подобна лепестку тюльпана только ты!
Прекрасна, как строка Корана, только ты!
Владычица моя, любовь, надежда, вера,
Ты, только ты одна желанна! Только ты!
Когда приду туда, откуда нет возврата,
Придется мне, как всем, ступить на мост Сирата.
Избранники пройдут. Наступит мой черед.
О, горе мне! Боюсь, что ждет меня расплата.
Оборванный, босой бродяга - это я.
Тот, чья судьба скупа, как скряга,- это я.
Тот, с кем печаль и скорбь ночами неразлучны
Кто даже смерти ждет, как блага,- это я.
Моя постель - земля. Забыл о теплом крове.
За что казнишь? За то, что воспылал любовью?
Но ведь любовь к тебе-не только мой удел,
Однако у других не камень в изголовье.
Я, ищущий в тебе сомнениям ответ,
Безумней мотылька, летящего на свет.
Есть норы у зверей, у ползающих гадов,
А у меня для сна - и то приюта нет.
Сдержаться не могу от горького упрека.
О сердце, от тебя ни радости, ни проку.
В поре цветенья ты - вместилище любви,
Но даже и тогда ведешь себя жестоко.
Встречает сердце зновь глухую полночь, ноя,
Все потому, что нет возлюбленной со мною.
Будь милостив к тоске влюбленного, творец,
Придумай для меня мучение иное.
Уже не шепчешь ты восторженно, влюбленно,
Пьянившие меня нарциссы полусонны,
И все ж не покидай, не торопи судьбу.
Она и без того спешить некстати склонна.
Любимая моя, о, как ты мне нужна!
Зову, но ты молчишь. Твоя ли в том вина?
В твоем саду певцов таких, как я, немало.
Где ж думать обо мне? Их - много, ты - одна.
В моей любви к тебе безумие таится.
Слезами я плачу за сладкий миг сторицей.
Влюбленные сердца сродни сырым дровам:
Кладешь чурбак в огонь - пылает и слезится.
Не лги себе, Тахир, в душе не суесловь!
Где святость, коль вокруг ручьями льется кровь?
Не пустынь этот мир, нет, не обитель скорби,
Откуда к небесам возносится любовь.
Я плачу по утрам кровавыми слезами,
И вздохи в небеса отбрасывают пламя.
Когда ж приду к тебе, я столько слез пролью,
Что скроется земля под слезными морями.
Влюбленному письмо возлюбленной отрада,
Чем больше бурдюки, пропойцы больше рады,
А мне твоих очей достаточен миндаль,
И пусть твердят о том, что мне не много надо.
Подобно тигру, жизнь когтями тело рвет,
А ум и сердце взял в оковы небосвод.
О небосвод, молю, сними свои оковы,
Мне тяжек и земной невыносимый гнет.
Над розами в садах предутренний покой
Печалят соловьи любовною тоской.
Жестокий рок, страшись моих печальных вздохов,
Подобен буре вздох обиженных тобой.
Твои глаза влекут. Обилен их улов.
И я не избежал расставленных силков.
Средь любящих тебя немало есть достойных,
Немало и пустых, как средь моих стихов.
Твой образ в сердце слит с печалью и тоскою,
Увы, в твоих глазах я ничего не стою.
Что ж, сердце извлеку и подарю тебе,
Решайте без меня, что делать вам с собою.
Мне кубка без тебя к губам не поднести,
До счастья без тебя брести - не добрести.
Качаюсь день и ночь Меджнуновою ивой,
Покоя без тебя на миг не обрести.
О, как хочу ласкать атлас твоих кудрей!
Твой дивный лик - луна, но сердцу он милей,
Когда ж серпом в ночи сияет полумесяц,
Не в силах он затмить серпов твоих бровей.
О, где ты, где, скажи! Откройся! Помоги!
К обители твоей направь мои шаги.
Но если ты везде, мольба моя напрасна,
Тогда в самом себе не вижу я ни зги.
Стремлюсь к тебе одной, и ни к кому иному,-
Полезно лишь одно из снадобий больному.
Любовь твоя - огонь, сжигающий меня,
А пепел пылких ласк - сладчайшая истома.
Я в горе погружен, и в том твоя вина,
Посеяны тобой печали семена.
В твоих глазах вопрос: что так меня согнуло?
Непрямота твоя, посулов кривизна.
Есть роза у небес, в которую влюблен,
Но я, увы, тавром злосчастья заклеймен.
О сердце, не горюй! Взгляни на дно тюльпана,
Увидишь, что тавром помечен даже он.
Да разве это жизнь, когда ночлега нет,
Когда не раздобыть лепешки на обед?
Есть голова, но в ней рассудок есть едва ли,
Коль телу голова приносит только вред.
Я без тебя томлюсь, тоскую и печалюсь.
О, радость встреч с тобой! Когда хотя бы малость
Той радости раздать всем страждущим сердцам,
Тогда б на всей земле печали не осталось.
Коль в сердце нет любви, оно никчемней праха.
Кто в клочья на себе готов порвать рубаху,
Сгорая от огня неистовой любви,
Тот стоит одного из двух миров Аллаха!
Отвергнешь, оттолкнешь,- ты выбирать вольна,
Обдашь презреньем, что ж,- ты выбирать вольна,
Но если угодить создателю желаешь,
Тогда ко мне придешь,- ты выбирать вольна.
Из-за тебя лишен рассудка с давних пор,
Но этого тебе не ставлю я в укор.
Коль вздумала б Лейли спросить Меджнуна: [Любишь?],
В пустыню он тогда б уставил молча взор.
О сердце, ты - корабль, сидящий у лагуны
На рифе, где кипят и пенятся буруны.
Мне говорят: [Тахир, сыграй на таре нам!]
Но разве зазвучат оборванные струны?
Вздохну - и страстный вздох моря воспламенит.
Да что моря? Весь мир дотла испепелит.
Теперь сама решай: порадуешь безумца
Иль пусть из-за тебя вселенная сгорит?
Я сердце положить готов на твой порог,
Я голову отдать готов мечу в залог.
На что она, когда собою не владею,
Когда от страсти я, безумец, изнемог?
Ты головой моей швыряешься давно,
Но не нарушу, нет, обета все равно.
Коль сочетанье звезд к трусливым благосклонно,
Дождусь поры, когда изменится оно.
От всех моих надежд остался только прах.
Горю, а ты глядишь с улыбкой на устах.
Палач, пускай топор в твой руке не дрогнет!
Убей меня! Клянусь, тебя простит Аллах!
Любовь к тебе слепит и жжет сильней огня,
Лишь горсточку золы оставит от меня,
Но даже если ты любовь под корень срубишь,
Побеги прорастут немедленно из пня.
Люблю - и оттого так полон грусти взор,
Безумствую - ну что ж, прими как мой позор,
Но знай, что за тобой тайком следит создатель,
Я верю, он свершит свой правый приговор.
Создатель, с той поры, как я увидел свет,
Я только и грешу, грешу десятки лет.
Во имя, о творец, двенадцати созвездий,
Молю, закрой глаза! Скажи: [Не видел, нет!]
Подобна ты, печаль, владычеству тирана:
Терзаешь, и гнетешь, и мучишь непрестанно.
Как мне остановить потоки горьких слез,
Коль источают их в скорбящем сердце раны?
Я наг. Но кем раздет? Какой жестокой силой?
По чьей вине всю жизнь свожу себя в могилу?
О, дайте, дайте нож! Я вскрою грудь.
Хочу увидеть, что любовь с душою сотворила.
Увы, любовь к тебе - не радость, а беда,
Негреющий огонь, за тучами звезда.
Мне говорят: [Тахир, кончай с такой любовью!]
Что делать, от нее не деться никуда!
Когда молюсь творцу, душе на миг светло.
О, если бы мое моленье помогло!
Влачи свою судьбу иль будь изнежен ею,
Смерть - камень, человек - лишь хрупкое стекло.
Не сердце грешно, нет, глаза, создатель, грешны,
А сердце из-за них рыдает безутешно.
Когда бы не глаза, ну как могло б оно
Пленяться красотой? Нет, не могло б, конечно.
Коль с дерева плоды свисают за ограду,
Теряет и покой и сон хозяин сада,
И пусть оно родит алмазы, все равно
Немедленно срубить его под корень надо.
Блаженны те, кому опорой был Аллах,
Кто верен был ему и в мыслях и в делах,
Не забывал творить признательно молитвы
И место заслужил в раю на небесах.
В садах моей души могильные цветы.
Ни поросли надежд, ни завязи мечты.
Безжизненны пески в моем умершем сердце,
В нем даже не растут отчаянья кусты.
Я немощен и стар. Где молодость моя,
Звеневшая, как звон весеннего ручья?
Мне говорят: [Тахир, что ж ты не рвешь тюльпаны?]
А потому не рву, что плохо вижу я.
Как сердце мне твое расплавить, коль гранит
Ни в горне, ни в печи не тает, не кипит?
Как мне тебя зажечь? Слезами поливаю.
Увы, напрасный труд: сырое не горит.
О, как твое лицо средь гиацинтов кос
Напоминает куст цветущих алых роз!
Влюбленные сердца в твоих кудрях трепещут,
Запутавшись в сети пленительных волос.
Коль нет со мной тебя, мои ресницы влажны,
Не плодоносит жизнь, как сад, убитый жаждой.
В уединенье дни уныло я влачу,
Былое ворошу, томлюсь и смерти жажду.
Опять пришла весна, опять среди ветвей
Любовною тоской исходит соловей,
Но есть ли в мире край, где слезы льет влюбленный,
Которого тоска печальнее моей?
Нет, истая любовь не познается в храме.
Влюбленным был Айюб, изглоданный червями,
Влюбленным был Хасан, который принял яд,
Влюбленным был Хусейн, что пал в бою с врагами.
Я на свечу похож, чьи слезы горячи:
У пламенных сердец они, как у свечи.
Ты, только ты виной тому, что днем рыдаю
И тающей свечой горю, горю в ночи.
Ты в чарах превзошла искуснейшего мага,
Глаза и без сурьмы манят лучистой влагой,
И вьется у виска арканом завиток.
Так, может быть, поймешь, чего я стал бродягой?
Тюльпаны нежат взор, увы, всего неделю,
Цветут на склонах гор, увы, всего неделю.
Иду из края в край, в отчаянье кричу:
[Любить красавиц - вздор! Они верны неделю!]
Пустыня. Что ни шаг - опасность.
Ночь темна. Колючая трава в потемках не видна.
Ни проблеска огня. От ноши ноют плечи.
Счастливец, у кого не тяжела она.
О сердце, ты всю жизнь ступаешь по шипам,
Подстерегает рок тебя то здесь, то там.
Когда бы ты могло, как ношу, сбросить тело,
Насколько тяжкий путь казался б легче нам!
Две чаши глаз твоих пьянят вина сильнее,
А две твои косы дороже дани Рея.
Ты обещаешь, но... все [завтра] мне твердишь.
О, если б [завтра] то настало поскорее!
Тебе принадлежат и думы по ночам,
И сердце, и душа, и, наконец, я сам.
Кому обязан я такой бедой, не знаю,
Но знаю: от нее в твоих руках бальзам.
Ни разу я в гостях у счастья не бывал,
Свидания цветы ни разу не срывал.
Мой верный друг - печаль, мой утешитель - горе,
И это все, что рок мне щедро даровал.
О, если б у меня была одна беда,
Считал бы: светит мне счастливая звезда,
А будь у ложа врач, жена или подруга,
Не счел бы я бедой и ту беду тогда.
Я - птица хумаюн, гнездо - вершины гор,
Я созерцаю мир, лугами тешу взор.
Я вечно одинок, нет у меня отчизны,
И перья окаймят посмертный мой убор.
Едва закроешь дверь, простившись у порога,
Разлука тотчас бьет в моей душе тревогу
И будет жечь в гробу до Страшного суда.
Когда же будет суд, известно только богу.
Моей душе вручил все скорби этот мир.
Не потому ли я так одинок и сир?
Страдальцы эликсир находят от страданий,
А для меня само страданье - эликсир.
Тебе принадлежат и думы по ночам,
И сердце, и душа, и, наконец, я сам.
Кому обязан я такой бедой, не знаю,
Но знаю: от нее в твоих руках бальзам.
Ни разу я в гостях у счастья не бывал,
Свидания цветы ни разу не срывал.
Мой верный друг - печаль, мой утешитель - горе,
И это все, что рок мне щедро даровал.
О, если б у меня была одна беда,
Считал бы: светит мне счастливая звезда,
А будь у ложа врач, жена или подруга,
Не счел бы я бедой и ту беду тогда.
Я - птица гамаюн, гнездо - вершины гор,
Я созерцаю мир, лугами тешу взор.
Я вечно одинок, нет у меня отчизны,
И перья окаймят посмертный мой убор.
Едва закроешь дверь, простившись у порога,
Разлука тотчас бьет в моей душе тревогу
И будет жечь в гробу до Страшного суда.
Когда же будет суд, известно только богу.
Моей душе вручил все скорби этот мир.
Не потому ли я так одинок и сир?
Страдальцы эликсир находят от страданий,
А для меня само страданье - эликсир.
На слезы обречешь,- чего тебе страшиться?
Прогонишь, всадишь нож,- чего тебе страшиться?
Полсердца у меня осталось, но ничто
Не ввергнет душу в дрожь,- чего ж тебе страшиться?
О вероломный мир! Ты стал моей темницей.
Шипами ты сумел в мою полу вцепиться.
Смирясь, тащу арбу печалей и скорбей,
А над моей спиной заносит кнут возница.
Ты, сердце, соловей, застенчивый и скромный,
Ночной певец любви, поющий розе томно.
Но как-то раз вздохнул, умолкнув, соловей
И с горечью сказал: [Ты, роза, вероломна!]
Пылать, всегда пылать -моей души удел,
Я рад, когда меня пронзают градом стрел.
Ты душу не сжигал в огне чужих страданий,
Тебе ли тех понять, кто за других сгорел?
Тюльпан твоих кудрей слегка подкрашен хною,
Подведены глаза кокетливо сурьмою.
Отдать моей любви не склонна ты и дня,
Но сколько долгих лет шутя играешь мною!
Мне ангел весть принес, да, ангел, не иначе:
Тебя увижу вновь!.. И радуюсь и плачу.
О божество мое, мой идол, мой кумир,
Как втайне я рыдал! Теперь же слез не прячу.
Пускай предложат мне тюльпаны всех долин
И всех цветущих гор - до облачных вершин,
Я к ним не прикоснусь. Мой лучше, мой румяней!
Не выдержит с моим сравненья ни один.
Моей любви чужда корысть, и сердце радо
Хотя бы на лету подхваченному взгляду.
В твоих глазах течет прохладный Зендеруд.
Я пью твои глаза - и родника не надо.
Скажи, за что меня преследуешь, Аллах?!
Не просыхает соль на плачущих глазах,
Коснулся неба дым моих тяжелых вздохов,
И до рогов быка земля в моих слезах.
О небосвод, не будь коварным палачом!
Пускай не даришь роз, зачем же стал шипом?
Ты на меня взвалил мучительное бремя,
Зачем же делать вид, что ты тут ни при чем?
Прощай, мой Исфахан, исчезни, скройся с глаз!
Тут все мои друзья - друзья, увы, на час,
Подруги не верны, коварны и лукавы.
Прощай, мой Исфахан. Я ухожу в Шираз.
Нет, роза у могил распутниц не растет,
Когда ж растет, и цвет и аромат не тот,
Трава не зелена, дички не плодоносят,
Лишь свесят иногда презренья горький плод.
Взбешенную судьбу попробуй приторочь!
Так взъелась на меня, что день похож на ночь.
С тобою разлучен, беспомощно рыдаю,
Но может ли слезам беспомощность помочь?
Ну с чем тебя сравнить? Нет, нет, ты не луна.
Ты-солнце. На лице лишь родинка черна.
А знаешь, отчего? Ведь солнце так и пышет!
От близости к нему обуглилась она.
Я на твоем пути усядусь и опять,
Наверное, тебя напрасно буду ждать.
Но время отомстит, и муки ожиданья,
Неверная, тебя заставит испытать.
В моей груди печаль бездонней океана,
Душа заклеймена кровоточащей раной.
Я плачу, и порой мерещатся в ночи
На выжженной земле кровавые тюльпаны...
Я шел, и вдруг земля разверзлась подлогами:
Я в яму угодил, прикрытую ветвями.
Опомнясь, принялся на помощь друга звать,
Но друг давно отстал. Он знал об этой яме.
Брожу по вечерам вблизи твоих ворот.
О, если б знала ты, как сердце встречи ждет!
Не снизойдешь ко мне - страшись небесной кары:
Я в саване приду, грех на тебя падет.
Ты ароматна так, как ароматен сад,
И пусть твоя любовь таит смертельный яд,
Коль ступишь невзначай на край моей могилы,
Я тотчас оживу, вдохнув твой аромат.
Ни разу я на сбор поклонников не зван.
Ни разу тайный знак тобою не был дан.
Боишься? Но чего? Тебя ведь не убудет.
Не может обмелеть безбрежный океан.
Зимою почь темна, моя еще темней,
Печален зимний день, моя печаль сильней,
Но просветлит весна и дни, и даже ночи,
Ничто не просветлит печаль души моей.
В ту ночь, когда придешь, я снова наяву
Все прошлое мое, всю жизнь переживу.
Гляжу во тьму, зову... Молчит ночное небо,
И не спешит Зухра покинуть синеву.
Я вслушиваюсь в твой, о сердце, каждый стук:
Стеклянное, вздохну - и разлетишься вдруг?!
Я знаю, отчего красны так часто слезы:
Питает корень мой река кровавых мук.
Влюбленные души и сердца не щадят.
Что любящему - рай, нелюбящему - ад.
Кто тратит на любовь разменную монету,
Беднее бедняка, пусть даже и богат.
Не простираю рук в покорнейшей мольбе,
Слезами исхожу, не кланяясь судьбе.
Тебя не жгла печаль. Так можешь ли постигнуть
То сердце, что золу оставит по себе?
О сердце, кто, скажи, твой новый повелитель,
Где мечешься теперь, стремишься в чью обитель?
Ты, сбившееся с ног, поведай, кто она,-
Земное существо иль это небожитель?
Я в тигель ссыпал грусть, смешав ее с тоской,
И плавлю в полутьме, как слиток золотой.
Нет рядом никого. Свеча у изголовья.
О, если б это ты была моей свечой!
Без мук любви дута сухой травы мертвей,
Не знавшей ласк росы и сладости дождей.
[О, лучше умереть, чем жить, любви по зная!]
- Так по утрам поет над розой соловей.
Не совершай дурных поступков никогда,
Чтоб не пришлось краснеть, сгорая от стыда.
Раскаешься, и все ж молва тебя осудит,
И тесен станет мир от этого суда.
Богатства мира - прах, текучая вода.
Поскольку ты пришел на краткий миг сюда,
Приумножай стократ в своей душе почали,
Зачтутся лишь они в день Страшного суда.
Когда брожу в горах, я обретаю крылья,
Мне кажется, что мир - гора любвеобилья.
Слезами орошу дорогу на Альванд,
Чтоб ты по ней прошел, не опасаясь пыли.
Я белый сокол гор, люблю простор без края,
В расселинах гнездо от взоров укрываю,
Взмываю в небеса, парю среди вершин
И там на скалах дичь когтями разрываю.
Я к обреченным жить испытываю жалость,
В развалинах души печаль обосновалась.
О небосвод, взвали на плечи мне печаль,
Которая еще в твоей суме осталась.
Пусть я тебе не мил, зачем приносишь боль?
Пускай не жаждешь встреч, тогда от мук уволь!
Ты не бальзам для ран, кровоточащих в ердце,
Зачем же ты на них жестоко сыплешь соль?
Вздохну - ударит гром раскатом в небесах,
И в землю из груди уйдет последний страх.
О, берегись огня тобою обожженных,
Как паводок, его не сдержишь в берегах.
Коль нет тебя со мной, бежит от ложа соп
И кости издают, как най, за стоном стон,
Не слезы на щеках, а огненная лава.
Пойми же наконец, как я в тебя влюблен!
Я ревностно тебе служу, творец, и все же
Судьба моя черна, хоть лезу вон из кожи.
Я стал твоим рабом по зову сердца.
Что ж, Оно твое. Терзай, кровавь его, о боже!
Друзья, спасенья нет, не вырваться из плена,
Вселенная умрет - дождемся перемены.
Мне впору на себе рубаху разорвать:
Прогнившим небесам я в тягость, несомненно.
Ты сердцу моему покоя не даешь.
Как па тебя взглянуть, коль я к тебе не вхож?
Усядусь на пути, которым ты проходишь,
Упрямо буду ждать. Когда-нибудь пройдешь!
Под тяжестью твоей, о рок, бессильно гнусь.
Кочуешь вслед за мной, впиваясь, точно гнус,
И мне исподтишка дороги переходишь.
Таков твой подлый нрав. Ты по натуре трус.
Ты говоришь: [Побудь хотя бы миг в покое.
Не окрылен ли ты волшебницей весною?
Чего ты так снуешь по долам и горам?]
Клянусь тебе, не я, а кто-то движет мною.
Не станет храбрым трус, шакалу он родня,
Не радуюсь, когда несчастье у меня.
Есть мудрые слова у сына Фаридуна:
Не пышет жаром печь, в которой нет огня.
Страдальцев ты найдешь, но равных мне - едва ли.
Цветы моих надежд поникли и увяли.
Я снадобье от мук искал, но не нашел,
И стала грудь моя, увы, горой печали.
Я-пасынок судьбы, не знающий участья,
Оплывшая свеча, сжигаемая страстью.
Я сохну на корню и не плодоношу,
А ты дожди сковал своей жестокой властью.
Пускай ты падишах, конец - небытие.
Пускай вселяешь страх, конец - небытие.
Пусть перстень твой ценней сокровищ Сулеймана,
Ты превратишься в прах. Конец-небытие.
Коль нет тебя в саду, мертвит пустыня взгляд.
Приходишь - и опять передо мною сад.
Я без тебя-мертвец, являешься-и силы
Опять в моей груди и бродят и кипят.
Одни боятся мук, другие жаждут мук,
Одним подай бальзам, другим подай недуг,
А мне по сердцу то, что нравится любимой:
Приму и радость встреч, приму и боль разлук.
Тебя, чей дом - весь мир, кто всюду и нигде,
Благодарю за то, что ты со мной везде,
За мой насущный хлеб, за свежесть розоликих,
Подобную росе иль утренней звезде.
Ты сладостна, любовь, и благостно-мудра,
Хоть мучаешь в ночи и до ночи с утра.
Кто на твоем костре боится быть сожженным,
Пускай сгорит в огне древесного костра!
Твои ресницы - яд, твои ланиты - зной,
Стыдливая роса над верхнею губой.
Я в ямке на твоем точеном подбородке
Подвешен сам Харут, пленившийся тобой.
Ты думаешь, что пью в твоем саду нектар?
Нет, лучше б голова скатилась, точно шар!
Ты не приходишь в сад, и я брожу во мраке,
И лишь в моей груди неугасимый жар!
Из глаз на мой подол не слезы лью всечасно,
А кровь моей души, увы, тебе подвластной.
О, как твой гнет жесток! Но лучше промолчу.
О гнете промолчать намного безопасней.
О, вырви из груди больное сердце вон!
Я от забот о нем смертельно утомлен.
Твой влажно-алый рот моей окрашен кровью,.
Что ж влаги жаждет вновь так ненасытно он?
Когда бы ты меня, о небо, пожалело,
Душа на произвол не бросила бы тело.
Да разве кровь текла б из-под моих ресниц,
Когда бы проявить участье ты хотело?
Мне некого послать к тебе, моя лупа,
Чьей тихой красотой душа озарена...
Пускай сойдутся все красавицы земные,
Не вспомнит обо мне, наверно, ни одна.
Пускай своим путем в далекий Хорасан,
Качаясь и пыля, уходит караван.
Мне с ним не по пути. Пойду своей дорогой,
Куда зовет любовь, которой обуян.
Заблудшая душа давным-давно молчит.
Я без нее не смог найти надежный щит.
Стрела твоих ресниц вошла в меня глубоко,
И рана от нее всегда кровоточит.
Мы - гости на пиру за призрачным столом.
А впрочем, мы скорей на кладбище живем:
При жизни роют нам безвременно могилу,
А вырыв, говорят: [Живите, вот ваш дом!]
Счастливцы те, кому к тебе доступен вход.
Ты осыпаешь их дождем своих щедрот.
Таков закон любви, проверенный веками:
Кто дерзок, тот всегда срывает лучший плод.
Какой для мира прок от золота сквалыг?
Будь щедростью души и в нищете велик!
При жизни накопить достаточно на саван,
Одежду мертвецов - и нищих и владык.
Откликнись! Где ты, где,- та, что свела с ума,
На чьи глаза легла, как сумерки, сурьма?
Дыхание твое стеснило грудь Тахира.
Я задохнусь! Пришла, должно быть, смерть сама!
Красуется тюльпан неделю - и не боле,
Весною воздух пьян неделю - и но боле.
Любовь - обман! Цени минуты пылких встреч.
Продержится обман неделю - и не боле.
Будь львом или ослом, орлом или вороной,
Конец у всех один; земли сырое лоно.
Растянешься пластом и не стряхнешь с себя
Ни крысы, ни змеи, ни тли, ни скорпиона.
Я - ринд, и я - бунтарь. Что мне дворцы и храмы?!
Гуляю, пью вино и буду пить упрямо.
Чураешься грехов? Стань ангелом тогда!
А я свой род веду от Евы и Адама.
То сердце не поймет печали безысходной,
Которому взирать на радости угодно.
Я не виню тебя. Так исстари идет:
О тех, кто заточен, не думает свободный.
Огнем любви, творец, меня воспламени.
Да озарит она мои пустые дни!
Воспламени, и пусть свечою оплываю,
Пусть сердце опалю! Молю, воспламени!
По кладбищу бродил вечернею порой,
Как вдруг услышал вздох под каменной плитой,
И череп так сказал источенному праху:
[Не стоит этот мир соломинки одной!]
О, как твои глаза, мой ангел, хороши!
Желанная, зову! Откликнись, поспеши!
Свидетель бог, что нет динара за душою,
Зато тебе отдам все золото души.
Я был любви к тебе усердным школяром,
Теперь из-за нее скитаюсь непутем.
О, если бы хоть раз увидел благосклонность,
Остался бы навек твоим учеником.
Ни с кем не дружит рок. Ты року подневолен.
Он даже не вздохнет, терзает - и доволен.
А если и вздохнет, так только для того,
Чтоб погасить свечу у тех, кто обездолен.
Друзья, на этот раз весна явилась рано.
Заткали зелень трав узорами тюльпаны.
И все ж весна пришла, увы, на краткий миг.
Так создан этот мир: ничто не постоянно.
Я счастлив, что живу в тоске по небесам.
О нет, не в медресе ее внушили нам!
Должно быть, в этот мир приходим вместе с нею,
И действует она на сердце, как бальзам.
Коль ты и впрямь луна, свети, по крайней мере,
Коль правоверна ты, не прячься за неверье,
Коль извести меня задумала тайком,
Убей сейчас, и сил не трать на лицемерье.
Я гибну, исхожу кровавою тоской.
О сердце, как вернуть утраченный покой?
В неверную влюблен. Но что ее неверность,.
Коль веры у нее нет вовсе никакой?!
Изгиб твоих бровей так тонок, так чудесен,
Что своего серпа стыдится полумесяц,
И где бы я ни шел, хвалу тебе поют,
Но красоте твоей нет в мире равных песен.
Ты, как мираж, ко мне являешься порой,
И я страшусь: а вдруг исчезнет образ твой?
Ты залила меня багряным цветом крови,
Надеюсь, что поверх не ляжет голубой.
Я плачу по ночам, живу, как полутруп,
Но с близкими - и то на излиянья скуп.
Кто настежь пред людьми распахивает двери
В тайник своей души, безумен или глуп.
Коль ты желаешь знать, ну что ж, скрывать не буду:
В печенках у меня сидят твои причуды.
Ты бросила меня, но, коль желаешь знать,
День Страшного суда не отменен покуда.
Не бойся, твой покой мольбою не нарушу.
Что толку? У тебя давно закрыты уши.
Твоей души вовек не обагряла кровь,
Так можешь ли понять израненную душу?
Я серый и седой, как высохший камыш,
Стенаньями души бужу ночную тишь,
А дни идут, идут печальной чередою...
Но где тебе понять? Ты безмятежно спишь.
Все думы о тебе. Подобно соловью,
Пою печаль мою, пою тоску мою,
В придопной мгле морей сбираю скатный жемчуг
И весь улов тебе с любовью отдаю.
Кто лицезрел тебя вблизи хотя бы раз,
Тот с твоего лица не сводит больше глаз.
Когда моя душа твои ресницы видит,
Сто тысяч стрел в нее вонзаются тотчас.
Как видно, чашу мук испил я не до дна.
И днем покоя нет, и ночью не до сна.
Беда, коль у тебя любимая капризна,
Всю душу изведет причудами она.
О сердце, не страшись! Не страшен дальний путь,
С которого тебе назад не повернуть.
О сердце, не страшись! В безмолвии могилы,
Быть может, в первый раз сумеешь отдохнуть.
Я чую - смерть моя уже не за горами.
О сердце, не ищи спасения в бальзаме.
Увы, не воскресить увядшие цветы.
Что проку поливать минувшее слезами?
Благословляю миг, когда войдешь в мой дом!
Забуду я, что был с печалями знаком,
Из сердца изгоню израненную душу,
Ликуя, поселю возлюбленную в нем.
Отринут я тобой на много долгих лет,
А без тебя глаза не озаряет свет,
Тоскую по тебе, томясь в плену чужбины,
Где не найти друзей и где подруги пет.
По кладбищам бродил, и тем, что поскромнее,
И тем, где встретишь склеп иных палат пышнее.
Без савана нигде не видел бедняка
И в двух ни одного не видел богатея.
О сердце, жизнь моя печальней похорон.
Брожу всегда один, в раздумья погружен,
Когда же по ночам терзаюсь одиноко,
Я с головы до пят - сплошной немолчный стон.
Луной ли стать моей - тебе одной решать,
Прогнать ли мрак ночей - тебе одной решать,
Убить ли, на меня с орлиных круч Альванда
Обрушив град камней,- тебе одной решать!
Вновь в памяти моей воскрес родимый край.
Душа моя, тоскуй и слез не утирай!
Будь милостив, творец! Кончиной на чужбине
За все мои грехи, молю, не покарай!
Ты в сердце у меня, и не хочу иной,
Ночами всходишь ты сияющей луной.
Ты божество мое, священная Кааба!
Куда ни брошу взор, ты всюду предо мной.
Твой лучезарный лик зажег огни светил,
Но этот бренный мир давно испепелил,
А рок из года в год глаза живых смежает,.
И не дождаться им того, что ты сулил.
Я нищ, и потому я страхами богат.
Коварно в мой сосуд судьба вливает яд.
Я ею осужден вздыхать, стонать и плакать,
Хоть и не знаю, в чем пред нею виноват.
Всевышний судия, низвергни небосвод!
Пускай и он, как я, слезами изойдет!
Когда меня печаль хотя б на миг покинет,
Я буду знать, что ты швырнул его с высот.
Метнула ты в меня лучистое копье,
И в грудь мою вошло глубоко острие.
От родинки твоей мгновенно загораюсь,
Но от ожогов стал куда черней ее.
Ты, как тюльпан, свежа и, как тюльпан, румяна.
О, сжалься надо мной! Ты, только ты желанна!
Коль я свою тоску поведаю горам,
Набросят на себя навек чадру тумана.
Я по твоей вине попал в тенета зла,
В жестокий мир, где нет ни ласки, ни тепла.
О, этот мир камней - неубранных развалин!
Любое сердце в нем - пустыня Кербела.
Над розой соловей рассыпался печалью,
Откликнулись тоской предутренние дали.
Пойду и я рыдать над розою в саду,
Чтоб скорбные сердца со мною зарыдали.
Мы только жалкий миг живем на этом свете.
О друг, не попадай привязанностям в сети!
Ты слышишь? - Вот вдали опять истошный крик.
Ты слышишь? - Чью-то боль опять доносит ветер.
Китайских пряных смол твоя коса черней,
И нет числа сердцам, запутавшимся в ней,
Но их мольбы тебя нисколько не тревожат.
Не слышишь? Или ты бесчувственней камней?
Я, точно соловей, пленен прелестной розой,
Во мне цветник любви, но корни под угрозой:
Я пью багровый дождь пролитых мною слез,
А корни цветника вбирают эти слезы.
Любовь к тебе - других за мной не знаю вин.
Что ж обречен блуждать и дни влачить один?
Не знаю, где искать потерянное сердце,
Но твердо знаю: в нем ты - полный властелин.
Смиренно жизнь влачу бродяги-горемыки
И плачу, чтоб текли в твоем саду арыки,
Сажаю день и ночь тюльпаны для тебя,
А всходят вместо них кусты колючки дикой.
Пускай от соли слез ресницы не очищу,
Униженно молить не стану, точно нищий.
Дотла, дотла сгорю в огне моей любви!
Ты даже не найдешь золы на пепелище.
Кляня свою судьбу, я пролил слез немало,
Из чаши мук хлебнул разлуки до отвала.
Как на тебя взглянуть мечтал я!
Но судьба Мне даже и во сне тебя не показала.
Поговорим с тобой, о сердце, друг печальный!
На горестном пути не оступись случайно.
Я верю, день придет и предо мною вдруг
Возникнет средь шипов цветок необычайный.
Явись! Ты слышишь! Будь! О, дай к тебе прильнуть!
Мой страстный зов таит божественную суть.
Не понимаешь? Что ж! Тогда внемли Тахиру:
Мир сотворил Аллах единым словом: [Будь!]
Не уподобься, друг, безмозглому глупцу,
На козни юных дев не жалуйся творцу.
Есть на неверье спрос та. есть на благочестье,
Торгуй такой товар, какой тебе к лицу.
Встречаю потому превратности хвалою.
Швыряй меня, судьба! Я в море превращусь,
Твоих коварных рук ладони я омою.
Создатель, все равно: сказать или смолчать
И мысли все твои, и на устах печать.
Сорвешь ее — скажу, сорвать не пожелаешь,
Так, собственно, тогда мне нечего сказать.
Качаясь, брел домой, и ноги подкачали:
Я чашу уронил. Стою над ней в печали,
Гляжу —она цела. Да славится Аллах!
Ведь чаш разбитых — тьма, хоть их и не роняли.
Садовники, молю! Нет, не сажайте роз!
От их измен тону в морях ревнивых слез.
Нет, не сажайте роз! Колючки посадите.
А впрочем, и от них дождешься лишь заноз.
Ты — мой дворец! Для глаз нет ничего милее.
Ступай в мои глаза, любимая, смелее.
Но берегись ресниц! Заденешь хоть одну
И занозишь ступню неосторожно ею.
Любимая моя, твой взор, когда-то чудный,
Теперь всегда сонлив, куда сонливей будней.
Мудрейшие твердят, что ты живешь во сне.
Какой же это сон, когда он беспробудный?
С какою целью дал создатель алчность нам?
Чтоб тело ублажить, затем скормить червям?
Так, замысла творца не понимая толком,
Мы без толку живем, влачась к своим гробам.
Тобою потрясен, я, словно ад, пылаю.
Неверным так пылать — и то не пожелаю,
И все же на огонь лечу, как мотылек.
А может, этот ад и есть блаженство рая?
Таким уж создан я — веселым и печальным,
И все ж нельзя меня считать необычайным.
Из праха создан я. Кого там только нет?!
А значит, я таким родился не случайно.
Не закрывай ушей, создатель, на замок!
Внемли мне! Ты один, я тоже одинок.
Твердят, что не дал бог друзей Баба Тахиру,
А что ему друзья, коль друг Тахира — Бог.
Всей красоты твоей я так и не постиг.
Тюльпаны с горных круч ко мне приходят в стих,
Но ты красивей их, к тому ж — цветут неделю,
А ты надежда всех бессчетных дней моих.
Уже темно. В ночи крадется хищный зверь.
О, прокрадись ко мне, открой неслышно дверь
И дай коснуться губ. Такого подаянья
Бог дервишу принять не запрещал, поверь.
Ты знаешь, как помочь, так пожелай помочь
В блаженство превратить мою любую ночь.
Так хочется порой, чтоб длилась бесконечно,
Порой, чтоб убралась сию минуту прочь.
О сердце, я люблю, но совесть не на месте.
Твердят, что нет во мне малейшей капли чести.
А, кстати, так ли честь влюбленному нужна?
Скорей твердят о ней завистники из мести.
В могиле сладок сон под грудою камней,
Но как пошевелить конечностями в ней?
Как, лежа в тесноте, сражаться с муравьями?
А змеи, о творец! Как удирать от змей?
Всевышний судия! Так поступать не дело.
Ни ночи нет, ни дня, чтоб сердце не болело.
Я вечно слезы лью — и все из-за него.
Возьми его назад, оно мне надоело.
Ни крова, ни друзей. Куда идти Тахиру?
Вдвоем с тоской своей куда идти Тахиру?
К вам, небеса? Твердят, что вы добрей земли,
А если не добрей, куда идти Тахиру?
О вы, кто на земле обижен небесами,
Хочу скорбеть, стонать, кричать от боли с вами.
Отчаявшись, умолк над розой соловей,
Не зарыдает он, так зарыдаем сами.
Да будет сломлен твой, небесный свод, хребет!
Ты поглощаешь всех явившихся на свет.
Я не слыхал, чтоб жизнь ты даровал навечно,
Зато слыхал не раз: таких-то больше нет.
Колючками кормлюсь, как на ходу верблюд,
Тяжелые тюки до боли спину трут.
Хоть я неприхотлив, погонщик, мой хозяин,
Не ценит ни меня, ни мой нелегкий труд.
О нет, безумье ждать у бездны на краю,
Пока тюльпан цветком украсит грудь мою.
Я ждал и перестал. Бог с ним! Что мне в тюльпане?
Но долго ль мне взирать на холодность твою?
Идет, идет. Пришла. Благословенный миг!
В аркане черных кос заката алый блик.
Они меня влекут, они меня арканят.
О сердце, возликуй! Ведь это ночи лик!
Клянусь, твои черты моим глазам желанны,
Они приятны мне, как письмена Корана.
Не отрывая взор, я на твоем лице
Безумцу приговор читаю непрестанно.
Мне шепчет, шепчет рок, твердит неумолимо:
«Боль сердца твоего, увы, неисцелима.
Ты на земле — чужой. На душу спроса нет,
И, хоть алмазом будь, пройдет прохожий мимо».
Твоя коса до пят — уносит жизнь мою,
Подобный ночи взгляд уносит жизнь мою,
Но, избегая встреч, сулишь: «Сегодня-завтра...»
Посулов этих яд уносит жизнь мою.
О, сколько ты сердец ограбил, точно тать,
И кровью вновь багришь, и грабишь их опять!
Но сочтено не все, что ты во зло содеял,
И что не сочтено, считать — не сосчитать.
О, ниспошли душе, всевышний, благодать,
В соперника вонзи кинжал по рукоять!
Я вечером приду взглянуть, как он страдает,
А утром—чтобы всласть над гробом порыдать.
Как в тигле, о любовь, ты плавишь сердце мне
По долгим вечерам на медленном огне,
И я готов мести ресницами дорогу,
Которой ты придешь в полночной тишине.
Не обращайся к тем, на чьей душе замок.
У выжиг и сквалыг не обивай порог.
О щедрость, не жалей щедрот великодушья,
К великодушью будь великодушен, рок!
Ты виден мне в ночи, но, глядя в высоту,
Затянутую мглой, созвездий не прочту.
Приди же, озари измученное сердце,
Чтоб я увидеть мог за мглою красоту.
Цветет веками степь и отцветет не скоро.
Столетьями в горах цветы ласкают взоры.
Одни приходят в мир, других уносит смерть,
А степь — все та же степь, и горы — те же горы.
О сердце, ты всегда в крови, крови, крови,
Томишься вновь и вновь от вечных мук любви.
Опять, опять, опять ты розу увидало
И снова мне твердишь: сорви, сорви, сорви!
Всегда ли отличить от пользы можешь вред?
В чем сущность бытия, нашел ли ты ответ?
Сокрыты от тебя и тайны мирозданья.
А можешь ли постичь своих друзей? О нет!
Я тело приучил к страданью, о творец!
Душа скорбит и ждет свиданья, о творец!
Томлюсь в огне тоски. Сей бренный мир — чужбина.
Отсюда шлю тебе стенанья, о творец!
Ты радость принесла и принесла недуг,
Оставив у себя лекарство от разлук.
И все ж, пускай меня подвергнут истязаньям,
Я душу распахнуть готов для новых мук.
Ушла, и сердце вслед пустилось за тобою,
В груди остался жар, не тронутый золою.
Клянусь тобой: горю! Желаю лишь тебя!
Не все скажу творцу, но этого не скрою!
Создатель, без тебя земле не видеть роз,
Ни соловьиных рощ, ни виноградных лоз.
Кто вопреки тебе посмеет улыбнуться,
Пусть не сотрет вовек с лица кровавых слез!
Я сильным был, как лев, отважным был, не зная,
Что бродит рядом смерть, меня подстерегая.
Да, было время, львы бежали от меня,
Теперь, как ото льва, от смерти убегаю.
Сажал тюльпаны я, и горестно в груди
Рыдало сердце: «Знай, напрасны все труды.
Жизнь коротка. Едва раскроются бутоны,
Как небеса, увы, уже зовут: приди!»
Ты сердце отняла. Спроси меня, спроси же:
«Кто в юности тебе был всех красавиц ближе?»
Не знаю, с кем тебя свела потом судьба,
Но только ты меня не вспоминала, вижу.
Я для души любовь купил на рынке снова,
Чем рынок оживил, не видя в том дурного.
Одежду сердцу сшил из ткани дорогой:
Моя любовь — уток, моя печаль — основа.
Блажен, кто одержим. Не различает он,
Где тело, где душа. В создателя влюблен,
Ни горестей, ни бед, ни зла не замечает.
Блажен, кто одержим. Он без вина хмелен.
Коль встретишь где-нибудь жестокую мою,
Скажи: «Из-за нее ночами слезы лью».
Ее рукой на мне изорван в клочья ворот,
И до скончанья дней те клочья не сошью.
Ты в сердце, о любовь! Так что ж тогда извне?
Похитила его. Так что ж стучит во мне?
О сердце и любовь, у вас одно обличье,
Поэтому постичь труднее вас вдвойне.
Могу ли я тебя в разлуке позабыть?
Иной свободы нет, как, мучаясь, любить!
И если в сердце ты остаться не захочешь,
Покою в нем не быть и красоте не быть.
Рассыпала цветы и отцвела весна.
О юность, ты цвела не дольше, чем она.
Там на могилах жертв спешат взойти тюльпаны,
Где схожая с луной прошла хотя б одна.
Cчастливец тот, кому не до мирских забот,
Не водит он пером, ни слова не прочтет.
Как некогда Меджнун, стремится он в пустыню,
А то живет в горах, газелей там пасет.
Опять спустилась ночь в закатной тишине,
И снова, как вчера, душа моя в огне.
Боюсь, из-за любви к красавице неверной
И вера в небеса дотла сгорит во мне.
Ты, сердце, жертва глаз. Они подобны сводням:
О чем тебе шепнут, то сделают угодным.
Придется взять кинжал и выколоть глаза,
Иначе, сердце, ты не сможешь стать свободным.
Блаженны, кто с тобой сидел по вечерам
И, услаждая слух, внимал твоим речам.
О, дай на них взглянуть, чтоб ощутить блаженство,
Коль не могу тебя хоть раз увидеть сам.
Кто страстью воспылал, тот смерти не страшится.
Влюбленному ничто оковы и темницы.
Он — ненасытный волк. А крика чабана
И посоха его какой же волк боится?
Печаль моей любви меня в пустыни гонит,
И жизнь моя, увы, в песках несчастий тонет.
А ты твердишь: терпи! Я плачу, но терплю,
Хоть знаю, что меня терпение хоронит.
Безмерно счастлив тот, кто, в пламени сгорая,
Не видит, что земля под углями сырая.
Такому и дворцы и храмы, — все ничто,
Коль не сулит ему возлюбленная рая.
Я — ринд, гуляка я. Меня зовут бродягой.
Никто не скажет мне сочувственно: «Бедняга!»
До вечера сную по улочке твоей,
А ночь прикажет спать—на мостовой прилягу.
Я в цветнике не раз вкушал вечерний сон,
Расцветшей розой был однажды пробужден.
Садовник увидал, что я пленился розой,
И сотнями шипов ее усыпал он.
Созрели два плода на стане-стебельке,
А губы — лепестки, что нежатся в пушке.
Я по тебе готов, как соловей над розой,
Томиться, и страдать, и мучиться в тоске.
За что наказан я, о небо? Разве мало
Я пролил слез? Уймись! Начнем игру сначала.
Ты на игральный стол с заоблачных высот
Меня швырнуло вниз и крупно обыграло.
Не в грезах, не во сне приди, а наяву!
Приди хотя б на миг узнать, как я живу.
Цветы долин и гор ты в волосы вплетаешь,
А я?.. Я на себе седые пряди рву.
Ты — слиток серебра. Хоть по твоей вине
Пылаю день и ночь, увы, не льнешь ко мне.
Я знаю — отчего. Ты, как огня, боишься
Того, что серебро расплавится в огне.
В обитель сердца ты приходишь поздней ночью,
Во мраке образ твой расплывчат и неточен.
О, как бы я желал твоей ресницей стать,
Чтоб разгадать твой взор и знать, чего он хочет.
Я, соколом кружась, охотился за дичью.
Меня охотник сбил, и стал я сам добычей.
Когда летишь на лов, гляди по сторонам,
Не то тебя собьют под общий хохот птичий.
Тот счастлив, кто к тебе любовь навек сберег,
Кто жаждет всей душой ступить на твой порог.
Мне издавна милы сраженные тобою,
Мне близки только те, в чьем сердце твой чертог.
Три горя у меня, все три одновременно:
Любимой брошен я, влачу оковы плена
Живу в чужом краю. Ну пусть чужбина,- плен,-
Но как перенести возлюбленной измену?
Я видел, как тюльпан с колючкой в дружбе рос.
«Когда его сорвешь?» — садовнику вопрос
Я задал. «Подожду, — сказал в ответ садовник,
Не даст ли, погляжу, мне эта дружба роз».
Красавица, тебе одной хвала и честь!
Пою тебя, хотя красавиц много есть.
Но что тебе мое измученное сердце,
Коль соловьев таких, как я, не перечесть?!
Приди, о соловей, любовью к розе пьяный,
Я научу любви безмолвной, непрестанной.
Над розой ты поешь, живущей пять ночей,
А я молчу всю жизнь, рыдая по желанной.
Изгнанником брожу в пустыне — днем и ночью.
Мне зябко, я дрожу и стыну — днем и ночью.
Не знаю, что со мной. Не болен я ничем,
Но высекает боль морщины — днем и ночью.
Без мыслей о тебе не в силах жить и дня,
А ты творишь лишь то, что мучает меня.
Как малое дитя, я плачу от бессилья,
Ногами топочу и злюсь, тебя кляня.
Сегодня пламень я. Я — огненная птица.
Взмахну крылом — и вмиг весь мир испепелится.
А если чья-то кисть меня изобразит,
Кто взглянет на портрет, тот в уголь превратится.
Вновь, сердце, я тебе нанес любовью рану,
Опять бушуешь ты, подобно океану.
Прошу тебя: уймись! Дай попросту сыграть
На чанге в тишине у ног моей желанной.
Гляжу на твой порог, и плача и стеня.
Я мотыльком лечу в объятия огня.
К святыням не стремлюсь, не жажду славы хаджа,
Твой лучезарный лик — святыня для меня.
Я розу окружил любовью и заботой,
То орошал слезой, то жгучей каплей пота,
И роза расцвела. Допустишь ли, творец,
Чтоб аромат ее вдыхал не я, а кто-то?
Не запрещайте мне хоть миг побыть с желанной!
Плененный красотой, молюсь ей непрестанно.
Погонщик, придержи спешащий караван!
Пойми, я лишь на миг отстал от каравана.
О сердце, ты меня одело в голубое,
В предсмертную тоску я облачен тобою.
Готов я сон вкушать, пока не позовет
Архангел Исрафил призывною трубою.
Я тот, кто у судьбы в немилости, в опале,
Я — странник, что живет мечтою о привале,
Сухой колючки куст, что ветрами пустынь
Гоним среди песков в неведомые дали.
Приди ко мне в ночи и озари мой дом.
Он темен без тебя. Клянусь Аллахом в том,
Твоими, о любовь, бровями-близнецами!
А я? Я с горя стал печали близнецом.
На все, на все готов, чтоб только быть с тобой.
О, сжалься над моей плачевною судьбой!
Поверь в мою любовь! Нигде, нигде не встретишь,
Чтобы любовь была столь преданной рабой.
Создатель, видно, ты покинул небосвод.
Душа моя болит, и сердце слезы льет.
Как радоваться мне, когда средь недостойных
Ты коротаешь дни и ночи напролет?
О сердце, ты в себя вонзаешь вечно иглы.
На дьявола сменив творца, чего достигло?
Над ангелами ты, считаешь, вознеслось,
А самое себя, а суть свою постигло?
Твой нежный аромат меня привлек, о роза,
И сердце обагрил румянец щек, о роза!
Тоскую по тебе, как по Лейли Меджнун.
Влюблен я! Подари хоть лепесток, о роза!
Стенаю, и скорблю, и плачу непрестанно.
О, положи бальзам на ноющие раны!
Когда увидишь ты страдания мои,
Поймешь, что без тебя я на ноги не встану.
Красавицы в степи тюльпаны рвут.
О боже! Любая на тюльпан сама точь-в-точь похожа!
Как это сходство я, слепец, не замечал?
Ступай, о сердце, в степь и рви тюльпаны тоже!
Ты чем сегодня так омрачено, о сердце?
Раздумьем? Но о чем? О чем оно, о сердце?
Уединись в углу, воздай хвалу творцу,
Возможно, будет все тебе дано, о сердце!
Приди ко мне! Клянусь, безмерно буду рад,
Как милости небес, как высшей из наград!
Приди! Твою печаль вобрать готово сердце,
Слезами изойдет, но не вернет назад.
За благо я сочту под камнем вечный сон.
Ступнями буду я к Каабе обращен,
Полюбит зной пустынь душа. О, если б только
Еще от муравьев я был бы защищен!
О небо, я горю на медленном огне,
Увы, не по своей, а по твоей вине.
Ты бросило меня в объятия печали
И радости вкусить не дашь и часу мне.
О боже! На земле я сир и одинок,
Беспомощно бреду без цели, без дорог.
Гонимый, я стучусь у твоего порога,
Прогонишь, где найду отзывчивей порог?
Твоя коса — струна рубаба, что во мне
Тоскует много дней о том желанном дне,
Когда придешь. Но ты любить меня не хочешь.
Зачем же по ночам являешься... во сне?
Гляжу ли в синеву, где кружится орлан,
Где в горизонт плывет верблюжий караван,
На море или степь, на горные вершины—
Я вижу только твой весь мир затмивший стан.
Страшусь держать ответ в день Страшного суда.
Как быть? Коран гласит: «Да, скажешь, только да!»
А я погряз в грехах. Слова: «Молчи, ни звука!»—
Не выручат меня. Не скроюсь никуда.
О сердце! Кто ты — зверь? Ты — хищник?
Если нет,
Зачем же ты меня терзаешь столько лет?
Я кровь твою пролить при случае желал бы,
Хотя бы для того, чтоб твой увидеть цвет.
Нет, я твоей любви, красавица, не верю,
Покуда не придешь, не постучишься в двери.
Я сеял семена, я взращивал любовь,
А с поля я собрал пока одни потери.
Придите, бедняки, и предадимся плачу,
Посетуем, обид и горестей не пряча.
Возьмем весы, на них прикинем нашу жизнь,
Пусть плачет больше тот, чьи больше неудачи.
Ох, сердце! Я уже вступаю в вечер поздний.
Не мне ли знать, что ты — сосуд вражды и розни?
Когда наступит час небесного суда,
Припомню я тебе все каверзы и козни.
Уйду, стряхну с себя на землю пыль земли,
А скроются за мной Мачин и Чин в пыли,
Возлюбленной пошлю единственную строчку:
Коль благо быть вдали, я от тебя вдали.
Я с горем обручен. Как не сказать о том?
Судьбою обойден. Как умолчать о том?
Рыдают соловьи над розой, я же с розой
Навеки разлучен. Как не рыдать о том?
Приди, и я цветы рассыплю пред тобою!
Приди и стань моей счастливою судьбою!
Годами буду я глядеть в твои глаза
И не упьюсь вовек их влагою живою.
Кому доверить боль, о ней кому скажу?
О мраке том, что тьмы темней, кому скажу?
А в тайну посвятить кого могу? Все знают
Всё обо мне. И нет людей, кому скажу...
Коль нет со мной тебя, во сне клубятся змеи,
Не радуют и дни, они ночей темнее,
А на кустах в саду торчат одни шипы,
Когда иду, грустя, по розовой аллее.
Дохну на синеву - и купол твой сожгу!
Все семь небес дотла со всей трухой сожгу!
И не раскаюсь, нет! Я требую покоя,
А если не вернешь душе покой, сожгу!
Твой каждый волосок - [Ночь предопределенья],
Твой дивный лик - луна, чье солнечно свеченье.
Не открывай лицо, не то прольешь на мир
[Рассветные лучи] до срока пробужденья.
Нет сердца. К ней ушло, и что с ним - я не знаю.
Пока гонец вручит письмо в далеком крае,
Всевышний судия, продли предсмертный час.
Взглянуть в глаза любви хочу я, умирая.
Захочешь ослепить - безмерно буду рад.
Захочешь сжечь - сожги! Блажен подобный ад.
А позовешь в цветник, сорву такую розу,
Которой твоему подобен аромат.
Как луноликих гнет тяжел! Я изнемог.
Тюльпановым тавром ожог на сердце лег.
Но если завтра вновь красавицы поманят,
Вновь не смогу стереть смущения со щек.
За мною по пятам плетется вечно горе,
А радость и покой со мною вечно в ссоре.
Стенаю. Говорят: [Когда же смолкнешь ты?]
Я чую - смерть близка, а значит, смолкну вскоре.
Коль нет тебя в саду, он для меня - темница,
Как в клетке, в нем грустят примолкнувшие птицы.
И жизнь, и целый мир - лишь призрак без тебя,
Который по любви и радости томится.
Весь мир лежит в пыли, и вьется в ней тропа -
Печалей и скорбей послушная раба.
В цветах гора Альванд, в ковре из гиацинтов,
Но каждый венчик желт, как и моя судьба.
Ищу ответ. Я стал скитальцем - отчего?
Я стал давным-давно страдальцем - отчего?
Все снадобье для ран и горестей находят,
А я не шевельну и пальцем - отчего?
И розами в саду утрачен аромат,
И плачем соловьи не оглашают сад.
Вершитель всех судеб, безжалостный садовник,
Скажи, где соловьи, вернутся ли назад?
Я все еще люблю! Еще печаль жива,
Еще моей тоски не уложить в слова,
Но соловей умолк, он больше не рыдает,
И по ночам в саду теперь кричит сова.
Приди, о соловей, рыдающий влюбленный,
Сгорим с тобой от слез любви неразделенной.
Несчастней все же я: уж на исходе жизнь,
А не было и дня без горестного стона.
Не внемлешь ты мольбе. Могу ли не страдать?
Ты враг моей судьбе. Могу ли не страдать?
Кричат: [Когда ж страдать, скажи нам, перестанешь?]
Я грежу о тебе. Могу ли не страдать?
Сегодня счастлив я, не знаю - почему.
Что в сердце у меня творится, не пойму.
Пойду-ка поброжу в степи среди тюльпанов
И кубок от души за счастье подниму!
Печалью болен я, она же и врачует,
В скитаниях моих возлюбленной кочует.
Она затем дана, чтоб разделить досуг,
Обдумать - что к чему, когда со мной ночует.
О, горе мне! Как быть? Какой надеть наряд?
Едва придет на ум примерить все подряд
Семидесяти двух народов одеянья,
-Еще десяток вер провозгласить спешат.
Пускай предложат мне сокровища и клады,
Пускай предложат мне все райские услады,
Я предпочту тебя. А если не придешь,
Не приоткроешь лик, мне ничего не надо.
Не помню, как я жил. Мне кажется порою,
Что были иногда мгновения покоя,
Но так велик твой гнет и так невыносим,
Что мнится, будто жизнь была сплошной тоскою.
Да буду проклят я, коль посажу тюльпаны!
Да буду проклят я, коль их касаться стану!
Сто раз я был сражен похожей на тюльпан
И сто раз жертвой стал коварства и обмана.
Читаю письмена ночного небосвода
И, напрягая слух, жду твоего прихода.
Проходит снова ночь, тебя все нет и нет,
И снова плачу я, как осень в непогоду.
Моей мольбе хоть раз ты внял, о небосвод?
Вращаясь, ты опять свершил круговорот,
Но те же у меня и горести и муки.
Так безотрадно жизнь, наверное, пройдет.
Десницу поднял рок и ткнул в меня перстом,
Изгнанником с тех пор брожу в краю чужом.
Не чувствуя вины, я не покончил с жизнью.
Осталось слать мольбы и каяться. Но в чем?
Как соль, в моей душе тоска растворена,
Ночами до зари огнем горит она,
И если поутру одним ревнивым вздохом
Соперников сожгу, в том не моя вина.
Молчанию гробниц мой плач вполне под стать,
Хоть плачу оттого, что не могу молчать.
Мне говорят: [Молчишь - не знаешь, значит, горя].
Нет, горя я хлебнул, да мочи нет кричать.
Печалей в сердце - две. Одна - злосчастный рок,
Другая - то, что я на свете одинок.
Мне не было дано изведать в жизни счастье,
Я гибну, но тебя увидеть я не смог.
Ты рождена для роз, для неги в цветнике,
А я - брести в пыли и увязать в песке,
Но где бы ни был я в скитаньях по пустыням,
Ты предо мной встаешь миражем вдалеке.
На что я стал похож, тобою угнетенный?
В страданиях живу коленопреклоненно,
Спины не разогну. О притеснитель мой,
Взгляни, я луком стал, что испускает стоны.
Тащу тяжелый груз всех в мире слез и ран.
Да разве я верблюд, ведущий караван?
Печальнее всего, что я уздою скован,
А повод подлецам тобою в руки дан.
Приди, и мы прольем из наших глаз Джеихун.
Приди, моя Лейли, поверь, что я - Меджнун.
Неправое убьем, как умертвил Заххака
В прекрасной [Шах-наме] когда-то Фаридун.
Я без тебя ничто, беспомощней былинки.
Истерзана душа, глаза слепят соринки.
Когда-то я твой стан влюбленно обнимал,
Теперь тебе молюсь, но больше по старинке.
О сердце, разожми хотя б на миг тиcки,
На волю отпусти из рук твоей тоски!
Ты - ловкий птицелов. Ты так искусно ловишь,
Что даже не кладешь зерна в свои силки.
Ночами гибну я, томясь по луноликой,
И оживаю днем для горестного крика.
Покойно ей в шатре, а я лишен его
И обречен бродить, как зверь, в пустыне дикой.
Как долго мне блуждать? В разлуке слезы лью.
Могу ли я прийти на улочку твою?
Дивишься, почему ее не навещаю.
О, сколько раз пред ней в отчаянье стою!
Тобою удален, неверьем опоясан,
Я самому себе теперь небезопасен.
Нет, верным остаюсь! Я не язычник, нет!
Я не подам руки творцам нелепых басен.
Придите и со мной тайком пролейте слезы!
И ты, о мотылек, порхающий над розой!
Заплачем от любви. Она всегда в слезах,
Поскольку непрочна и вечно под угрозой.
Когда же наконец к тебе, любовь, приду?
Утешить негой взор когда же вновь приду?
Ты лицезреть себя счастливым разрешаешь.
Назначь свиданье мне, не прекословь. Приду!
Пусть крова я лишусь, ты - божество мое!
Пусть, согрешив, напьюсь, ты - божество мое!
Пусть обольщает гебр своей презренной верой,
Я выдержу искус. Ты - божество мое!
Всему начало ты, и все в твоей руке.
Что ж плачу и стону, как ветер в тростнике?
Не притесняй меня. Довольно! Ты же видишь:
Судьба моя и так висит на волоске.
Тот счастлив, у кого всегда легка мошна.
Беспечно он сидит за чашею вина,
Смеется от души и пьет за луноликих,
А в чашу с высоты глядит сама луна.
Сказала ты, что я похож на морехода-
Стремлю свою ладью во всякую погоду
По морю слез. Боюсь, однако, одного:
Пойдет ладья ко дну, и вслед уйду под воду.
Угрюм и нелюдим, извечно одинок,
Кровавые ручьи жестоко точит рок.
Не ведая любви, злокозненности верен,
Ликует, коль опять затопчет огонек.
Увы, ты своего добился, о творец,-
Разрушил подо мной опору наконец,
Но, коль ее решил снести до основанья,
Пусть приговор свершит быстрее твой гонец.
Коль изловчусь схватить за горло небосвод,
Не отмолчится, нет, открою силой рот.
Пусть скажет: почему одним дает лепешку,
Другим же - сотни благ и тысячи щедрот?
Ни перед чем земным не преклоню колени,
Лишь к небесам во мне живет благоговенье
В надежде на вино из райских родников,
В котором бродит хмель, сулящий мне забвенье.
О сердце, снова ты в плену любви.
И что ж?! Красавица опять в тебя вонзила нож.
О, как в любви клялась, как пылко заверяла,
Но все ее слова, увы, обман и ложь.
Нет, никому судьбы моей не пожелаю!
Моя судьба, как див, жестокая и злая.
А кто не верит мне, пусть испытает сам
Те муки, что, увы, не понаслышке знаю.
Мне даже во хмелю забыться не дано,
Свидания с тобой желаю все равно.
Опять меня слепит незримый дым страданий,
Хоть от любви к тебе ослеп уже давно.
Страдать и слезы лить, как видно, мой удел.
Где прихотей твоих, любимая, предел?
Порой, как в клетке лев, я по ночам тоскую,
Порой реву, как тигр, пронзенный градом стрел.
Я на горе Альванд забрался на утес
И посадил тайком одну из редких роз,
Но только пробил час упиться ароматом,
Как ветер-ветрогон красавицу унес.
Из рук моих полу ты выдернула снова
И удалилась прочь, не обронив ни слова.
Не каешься?! Ну что ж... Пойду схвачу полу,
Которая со мной не будет столь сурова.
Душа моя, приди увидеть лик печали,
Прочесть слова любви, что вслух не прозвучали.
Плыву на корабле с нелегким грузом слез.
Когда же наконец к возлюбленной причалю?
Мне тяжко без тебя, в душе - кромешный ад.
Я без тебя - сосуд, в который налит яд.
Рыдай, рыдай, рубаб! Над жизнью плачьте, струны!
Безжалостные дни летят, летят, летят...
О сердце, ты - мишень, бровь луноликой - лук,
Томишься ты в плену у черных кос подруг.
А знаешь ли, Тахир, хоть одного мужчину,
Сумевшего не стать игрушкой женских рук?
Я - сокол. Там живу, где в тучах зреет гром
Шершава грудь моя и схожа с терпугом,
Но только терпугом обычно точат пилы,
А я - булатный меч, отточенный творцом.
Пошли, о небо, смерть, не устрашусь ничуть.
Страшнее робость. В ней моих терзаний суть
Смущенный, пред моей избранницей немею,
Так хороша она, что я боюсь взглянуть.
Приди ко мне! Взгляни, я стал бесплотной тенью.
А не придешь, скажи, где мне найти спасенье.
Есть Сам и Нариман в поэме [Шахнаме],
Я мог бы даже им ссудить мое терпенье.
О раб юдоли слез, и зрячий и слепой,
Могильный плен и тлен - удел конечный твой.
Красавица, приди, хотя б себя жалея!
Затворницей истлеть успеешь под землей.
Любовь дарит шипы, а розы-лишь вначале.
Опять вернулись дни сомнений и печали.
Я получил письмо. Красавица моя
-Мне больше не верна. Была ль верна? Едва ли.
Люблю, и потому ты смотришь свысока.
На мула я похож, а ты - на ездока.
В день Страшного суда накину белый саван,
Скажу, как тяжела была твоя рука.
Пусть небо на меня обрушит гром и град,
Пусть сотни сторожей у входа сторожат,
Пусть буду заточен в темницу, как Иосиф,
Я все равно приду в твой вожделенный сад.
Уходит караван, с барханами сливаясь.
Я вслед ему гляжу и снова каюсь, каюсь.
Придет пора, и мы покинем этот мир,
Где так же вдаль бредем, под вьюками сгибаясь.
Дыхание твое свежей рассветных рос,
Хмелею без вина от амбры черных кос
Когда же по ночам твой образ обнимаю,
От ложа поутру исходит запах роз.
Страдания поймет лишь тот, кто сам страдал.
Податливей в огне становится металл.
О пасынки судьбы, сраженные печалью,
Придите, вас пойму, я горе испытал.
Клянусь всевышним, ты, лишь ты - моя душа!
Твой лик прекрасен. Ты, лишь ты- моя душа!
Живу, как в забытьи, не помню, где я, кто я,
А сердце пьет бальзам из твоего ковша.
Не всякому хума благую весть несет.
Не каждого равно ты любишь, небосвод.
Сначала тех даришь, кто вознесен судьбою.
Так первые лучи горам дарит восход.
Печальней моего не видел я удела.
-Нет горестям конца, обидам нет предела.
Не веришь - приходи, и ты узришь недуг,
Что душу источил и обескровил тело.
От козней сердца выть хочу, подобно волку.
Я сердце поучал, но не добился толку.
Я ветер умолял: [Возьми его!]
Не взял. Швырнул в огонь, шипит, дымится, да и только.
Пускай твою весну не сменит осень, роза,
Корней не повредят соленой влагой слезы!
Пылаю от любви. Печальный соловей,
Пролей на сердце трель, прохладную, как росы.
Подобна лепестку тюльпана только ты!
Прекрасна, как строка Корана, только ты!
Владычица моя, любовь, надежда, вера,
Ты, только ты одна желанна! Только ты!
Когда приду туда, откуда нет возврата,
Придется мне, как всем, ступить на мост Сирата.
Избранники пройдут. Наступит мой черед.
О, горе мне! Боюсь, что ждет меня расплата.
Оборванный, босой бродяга - это я.
Тот, чья судьба скупа, как скряга,- это я.
Тот, с кем печаль и скорбь ночами неразлучны
Кто даже смерти ждет, как блага,- это я.
Моя постель - земля. Забыл о теплом крове.
За что казнишь? За то, что воспылал любовью?
Но ведь любовь к тебе-не только мой удел,
Однако у других не камень в изголовье.
Я, ищущий в тебе сомнениям ответ,
Безумней мотылька, летящего на свет.
Есть норы у зверей, у ползающих гадов,
А у меня для сна - и то приюта нет.
Сдержаться не могу от горького упрека.
О сердце, от тебя ни радости, ни проку.
В поре цветенья ты - вместилище любви,
Но даже и тогда ведешь себя жестоко.
Встречает сердце зновь глухую полночь, ноя,
Все потому, что нет возлюбленной со мною.
Будь милостив к тоске влюбленного, творец,
Придумай для меня мучение иное.
Уже не шепчешь ты восторженно, влюбленно,
Пьянившие меня нарциссы полусонны,
И все ж не покидай, не торопи судьбу.
Она и без того спешить некстати склонна.
Любимая моя, о, как ты мне нужна!
Зову, но ты молчишь. Твоя ли в том вина?
В твоем саду певцов таких, как я, немало.
Где ж думать обо мне? Их - много, ты - одна.
В моей любви к тебе безумие таится.
Слезами я плачу за сладкий миг сторицей.
Влюбленные сердца сродни сырым дровам:
Кладешь чурбак в огонь - пылает и слезится.
Не лги себе, Тахир, в душе не суесловь!
Где святость, коль вокруг ручьями льется кровь?
Не пустынь этот мир, нет, не обитель скорби,
Откуда к небесам возносится любовь.
Я плачу по утрам кровавыми слезами,
И вздохи в небеса отбрасывают пламя.
Когда ж приду к тебе, я столько слез пролью,
Что скроется земля под слезными морями.
Влюбленному письмо возлюбленной отрада,
Чем больше бурдюки, пропойцы больше рады,
А мне твоих очей достаточен миндаль,
И пусть твердят о том, что мне не много надо.
Подобно тигру, жизнь когтями тело рвет,
А ум и сердце взял в оковы небосвод.
О небосвод, молю, сними свои оковы,
Мне тяжек и земной невыносимый гнет.
Над розами в садах предутренний покой
Печалят соловьи любовною тоской.
Жестокий рок, страшись моих печальных вздохов,
Подобен буре вздох обиженных тобой.
Твои глаза влекут. Обилен их улов.
И я не избежал расставленных силков.
Средь любящих тебя немало есть достойных,
Немало и пустых, как средь моих стихов.
Твой образ в сердце слит с печалью и тоскою,
Увы, в твоих глазах я ничего не стою.
Что ж, сердце извлеку и подарю тебе,
Решайте без меня, что делать вам с собою.
Мне кубка без тебя к губам не поднести,
До счастья без тебя брести - не добрести.
Качаюсь день и ночь Меджнуновою ивой,
Покоя без тебя на миг не обрести.
О, как хочу ласкать атлас твоих кудрей!
Твой дивный лик - луна, но сердцу он милей,
Когда ж серпом в ночи сияет полумесяц,
Не в силах он затмить серпов твоих бровей.
О, где ты, где, скажи! Откройся! Помоги!
К обители твоей направь мои шаги.
Но если ты везде, мольба моя напрасна,
Тогда в самом себе не вижу я ни зги.
Стремлюсь к тебе одной, и ни к кому иному,-
Полезно лишь одно из снадобий больному.
Любовь твоя - огонь, сжигающий меня,
А пепел пылких ласк - сладчайшая истома.
Я в горе погружен, и в том твоя вина,
Посеяны тобой печали семена.
В твоих глазах вопрос: что так меня согнуло?
Непрямота твоя, посулов кривизна.
Есть роза у небес, в которую влюблен,
Но я, увы, тавром злосчастья заклеймен.
О сердце, не горюй! Взгляни на дно тюльпана,
Увидишь, что тавром помечен даже он.
Да разве это жизнь, когда ночлега нет,
Когда не раздобыть лепешки на обед?
Есть голова, но в ней рассудок есть едва ли,
Коль телу голова приносит только вред.
Я без тебя томлюсь, тоскую и печалюсь.
О, радость встреч с тобой! Когда хотя бы малость
Той радости раздать всем страждущим сердцам,
Тогда б на всей земле печали не осталось.
Коль в сердце нет любви, оно никчемней праха.
Кто в клочья на себе готов порвать рубаху,
Сгорая от огня неистовой любви,
Тот стоит одного из двух миров Аллаха!
Отвергнешь, оттолкнешь,- ты выбирать вольна,
Обдашь презреньем, что ж,- ты выбирать вольна,
Но если угодить создателю желаешь,
Тогда ко мне придешь,- ты выбирать вольна.
Из-за тебя лишен рассудка с давних пор,
Но этого тебе не ставлю я в укор.
Коль вздумала б Лейли спросить Меджнуна: [Любишь?],
В пустыню он тогда б уставил молча взор.
О сердце, ты - корабль, сидящий у лагуны
На рифе, где кипят и пенятся буруны.
Мне говорят: [Тахир, сыграй на таре нам!]
Но разве зазвучат оборванные струны?
Вздохну - и страстный вздох моря воспламенит.
Да что моря? Весь мир дотла испепелит.
Теперь сама решай: порадуешь безумца
Иль пусть из-за тебя вселенная сгорит?
Я сердце положить готов на твой порог,
Я голову отдать готов мечу в залог.
На что она, когда собою не владею,
Когда от страсти я, безумец, изнемог?
Ты головой моей швыряешься давно,
Но не нарушу, нет, обета все равно.
Коль сочетанье звезд к трусливым благосклонно,
Дождусь поры, когда изменится оно.
От всех моих надежд остался только прах.
Горю, а ты глядишь с улыбкой на устах.
Палач, пускай топор в твой руке не дрогнет!
Убей меня! Клянусь, тебя простит Аллах!
Любовь к тебе слепит и жжет сильней огня,
Лишь горсточку золы оставит от меня,
Но даже если ты любовь под корень срубишь,
Побеги прорастут немедленно из пня.
Люблю - и оттого так полон грусти взор,
Безумствую - ну что ж, прими как мой позор,
Но знай, что за тобой тайком следит создатель,
Я верю, он свершит свой правый приговор.
Создатель, с той поры, как я увидел свет,
Я только и грешу, грешу десятки лет.
Во имя, о творец, двенадцати созвездий,
Молю, закрой глаза! Скажи: [Не видел, нет!]
Подобна ты, печаль, владычеству тирана:
Терзаешь, и гнетешь, и мучишь непрестанно.
Как мне остановить потоки горьких слез,
Коль источают их в скорбящем сердце раны?
Я наг. Но кем раздет? Какой жестокой силой?
По чьей вине всю жизнь свожу себя в могилу?
О, дайте, дайте нож! Я вскрою грудь.
Хочу увидеть, что любовь с душою сотворила.
Увы, любовь к тебе - не радость, а беда,
Негреющий огонь, за тучами звезда.
Мне говорят: [Тахир, кончай с такой любовью!]
Что делать, от нее не деться никуда!
Когда молюсь творцу, душе на миг светло.
О, если бы мое моленье помогло!
Влачи свою судьбу иль будь изнежен ею,
Смерть - камень, человек - лишь хрупкое стекло.
Не сердце грешно, нет, глаза, создатель, грешны,
А сердце из-за них рыдает безутешно.
Когда бы не глаза, ну как могло б оно
Пленяться красотой? Нет, не могло б, конечно.
Коль с дерева плоды свисают за ограду,
Теряет и покой и сон хозяин сада,
И пусть оно родит алмазы, все равно
Немедленно срубить его под корень надо.
Блаженны те, кому опорой был Аллах,
Кто верен был ему и в мыслях и в делах,
Не забывал творить признательно молитвы
И место заслужил в раю на небесах.
В садах моей души могильные цветы.
Ни поросли надежд, ни завязи мечты.
Безжизненны пески в моем умершем сердце,
В нем даже не растут отчаянья кусты.
Я немощен и стар. Где молодость моя,
Звеневшая, как звон весеннего ручья?
Мне говорят: [Тахир, что ж ты не рвешь тюльпаны?]
А потому не рву, что плохо вижу я.
Как сердце мне твое расплавить, коль гранит
Ни в горне, ни в печи не тает, не кипит?
Как мне тебя зажечь? Слезами поливаю.
Увы, напрасный труд: сырое не горит.
О, как твое лицо средь гиацинтов кос
Напоминает куст цветущих алых роз!
Влюбленные сердца в твоих кудрях трепещут,
Запутавшись в сети пленительных волос.
Коль нет со мной тебя, мои ресницы влажны,
Не плодоносит жизнь, как сад, убитый жаждой.
В уединенье дни уныло я влачу,
Былое ворошу, томлюсь и смерти жажду.
Опять пришла весна, опять среди ветвей
Любовною тоской исходит соловей,
Но есть ли в мире край, где слезы льет влюбленный,
Которого тоска печальнее моей?
Нет, истая любовь не познается в храме.
Влюбленным был Айюб, изглоданный червями,
Влюбленным был Хасан, который принял яд,
Влюбленным был Хусейн, что пал в бою с врагами.
Я на свечу похож, чьи слезы горячи:
У пламенных сердец они, как у свечи.
Ты, только ты виной тому, что днем рыдаю
И тающей свечой горю, горю в ночи.
Ты в чарах превзошла искуснейшего мага,
Глаза и без сурьмы манят лучистой влагой,
И вьется у виска арканом завиток.
Так, может быть, поймешь, чего я стал бродягой?
Тюльпаны нежат взор, увы, всего неделю,
Цветут на склонах гор, увы, всего неделю.
Иду из края в край, в отчаянье кричу:
[Любить красавиц - вздор! Они верны неделю!]
Пустыня. Что ни шаг - опасность.
Ночь темна. Колючая трава в потемках не видна.
Ни проблеска огня. От ноши ноют плечи.
Счастливец, у кого не тяжела она.
О сердце, ты всю жизнь ступаешь по шипам,
Подстерегает рок тебя то здесь, то там.
Когда бы ты могло, как ношу, сбросить тело,
Насколько тяжкий путь казался б легче нам!
Две чаши глаз твоих пьянят вина сильнее,
А две твои косы дороже дани Рея.
Ты обещаешь, но... все [завтра] мне твердишь.
О, если б [завтра] то настало поскорее!
Тебе принадлежат и думы по ночам,
И сердце, и душа, и, наконец, я сам.
Кому обязан я такой бедой, не знаю,
Но знаю: от нее в твоих руках бальзам.
Ни разу я в гостях у счастья не бывал,
Свидания цветы ни разу не срывал.
Мой верный друг - печаль, мой утешитель - горе,
И это все, что рок мне щедро даровал.
О, если б у меня была одна беда,
Считал бы: светит мне счастливая звезда,
А будь у ложа врач, жена или подруга,
Не счел бы я бедой и ту беду тогда.
Я - птица хумаюн, гнездо - вершины гор,
Я созерцаю мир, лугами тешу взор.
Я вечно одинок, нет у меня отчизны,
И перья окаймят посмертный мой убор.
Едва закроешь дверь, простившись у порога,
Разлука тотчас бьет в моей душе тревогу
И будет жечь в гробу до Страшного суда.
Когда же будет суд, известно только богу.
Моей душе вручил все скорби этот мир.
Не потому ли я так одинок и сир?
Страдальцы эликсир находят от страданий,
А для меня само страданье - эликсир.
Тебе принадлежат и думы по ночам,
И сердце, и душа, и, наконец, я сам.
Кому обязан я такой бедой, не знаю,
Но знаю: от нее в твоих руках бальзам.
Ни разу я в гостях у счастья не бывал,
Свидания цветы ни разу не срывал.
Мой верный друг - печаль, мой утешитель - горе,
И это все, что рок мне щедро даровал.
О, если б у меня была одна беда,
Считал бы: светит мне счастливая звезда,
А будь у ложа врач, жена или подруга,
Не счел бы я бедой и ту беду тогда.
Я - птица гамаюн, гнездо - вершины гор,
Я созерцаю мир, лугами тешу взор.
Я вечно одинок, нет у меня отчизны,
И перья окаймят посмертный мой убор.
Едва закроешь дверь, простившись у порога,
Разлука тотчас бьет в моей душе тревогу
И будет жечь в гробу до Страшного суда.
Когда же будет суд, известно только богу.
Моей душе вручил все скорби этот мир.
Не потому ли я так одинок и сир?
Страдальцы эликсир находят от страданий,
А для меня само страданье - эликсир.
На слезы обречешь,- чего тебе страшиться?
Прогонишь, всадишь нож,- чего тебе страшиться?
Полсердца у меня осталось, но ничто
Не ввергнет душу в дрожь,- чего ж тебе страшиться?
О вероломный мир! Ты стал моей темницей.
Шипами ты сумел в мою полу вцепиться.
Смирясь, тащу арбу печалей и скорбей,
А над моей спиной заносит кнут возница.
Ты, сердце, соловей, застенчивый и скромный,
Ночной певец любви, поющий розе томно.
Но как-то раз вздохнул, умолкнув, соловей
И с горечью сказал: [Ты, роза, вероломна!]
Пылать, всегда пылать -моей души удел,
Я рад, когда меня пронзают градом стрел.
Ты душу не сжигал в огне чужих страданий,
Тебе ли тех понять, кто за других сгорел?
Тюльпан твоих кудрей слегка подкрашен хною,
Подведены глаза кокетливо сурьмою.
Отдать моей любви не склонна ты и дня,
Но сколько долгих лет шутя играешь мною!
Мне ангел весть принес, да, ангел, не иначе:
Тебя увижу вновь!.. И радуюсь и плачу.
О божество мое, мой идол, мой кумир,
Как втайне я рыдал! Теперь же слез не прячу.
Пускай предложат мне тюльпаны всех долин
И всех цветущих гор - до облачных вершин,
Я к ним не прикоснусь. Мой лучше, мой румяней!
Не выдержит с моим сравненья ни один.
Моей любви чужда корысть, и сердце радо
Хотя бы на лету подхваченному взгляду.
В твоих глазах течет прохладный Зендеруд.
Я пью твои глаза - и родника не надо.
Скажи, за что меня преследуешь, Аллах?!
Не просыхает соль на плачущих глазах,
Коснулся неба дым моих тяжелых вздохов,
И до рогов быка земля в моих слезах.
О небосвод, не будь коварным палачом!
Пускай не даришь роз, зачем же стал шипом?
Ты на меня взвалил мучительное бремя,
Зачем же делать вид, что ты тут ни при чем?
Прощай, мой Исфахан, исчезни, скройся с глаз!
Тут все мои друзья - друзья, увы, на час,
Подруги не верны, коварны и лукавы.
Прощай, мой Исфахан. Я ухожу в Шираз.
Нет, роза у могил распутниц не растет,
Когда ж растет, и цвет и аромат не тот,
Трава не зелена, дички не плодоносят,
Лишь свесят иногда презренья горький плод.
Взбешенную судьбу попробуй приторочь!
Так взъелась на меня, что день похож на ночь.
С тобою разлучен, беспомощно рыдаю,
Но может ли слезам беспомощность помочь?
Ну с чем тебя сравнить? Нет, нет, ты не луна.
Ты-солнце. На лице лишь родинка черна.
А знаешь, отчего? Ведь солнце так и пышет!
От близости к нему обуглилась она.
Я на твоем пути усядусь и опять,
Наверное, тебя напрасно буду ждать.
Но время отомстит, и муки ожиданья,
Неверная, тебя заставит испытать.
В моей груди печаль бездонней океана,
Душа заклеймена кровоточащей раной.
Я плачу, и порой мерещатся в ночи
На выжженной земле кровавые тюльпаны...
Я шел, и вдруг земля разверзлась подлогами:
Я в яму угодил, прикрытую ветвями.
Опомнясь, принялся на помощь друга звать,
Но друг давно отстал. Он знал об этой яме.
Брожу по вечерам вблизи твоих ворот.
О, если б знала ты, как сердце встречи ждет!
Не снизойдешь ко мне - страшись небесной кары:
Я в саване приду, грех на тебя падет.
Ты ароматна так, как ароматен сад,
И пусть твоя любовь таит смертельный яд,
Коль ступишь невзначай на край моей могилы,
Я тотчас оживу, вдохнув твой аромат.
Ни разу я на сбор поклонников не зван.
Ни разу тайный знак тобою не был дан.
Боишься? Но чего? Тебя ведь не убудет.
Не может обмелеть безбрежный океан.
Зимою почь темна, моя еще темней,
Печален зимний день, моя печаль сильней,
Но просветлит весна и дни, и даже ночи,
Ничто не просветлит печаль души моей.
В ту ночь, когда придешь, я снова наяву
Все прошлое мое, всю жизнь переживу.
Гляжу во тьму, зову... Молчит ночное небо,
И не спешит Зухра покинуть синеву.
Я вслушиваюсь в твой, о сердце, каждый стук:
Стеклянное, вздохну - и разлетишься вдруг?!
Я знаю, отчего красны так часто слезы:
Питает корень мой река кровавых мук.
Влюбленные души и сердца не щадят.
Что любящему - рай, нелюбящему - ад.
Кто тратит на любовь разменную монету,
Беднее бедняка, пусть даже и богат.
Не простираю рук в покорнейшей мольбе,
Слезами исхожу, не кланяясь судьбе.
Тебя не жгла печаль. Так можешь ли постигнуть
То сердце, что золу оставит по себе?
О сердце, кто, скажи, твой новый повелитель,
Где мечешься теперь, стремишься в чью обитель?
Ты, сбившееся с ног, поведай, кто она,-
Земное существо иль это небожитель?
Я в тигель ссыпал грусть, смешав ее с тоской,
И плавлю в полутьме, как слиток золотой.
Нет рядом никого. Свеча у изголовья.
О, если б это ты была моей свечой!
Без мук любви дута сухой травы мертвей,
Не знавшей ласк росы и сладости дождей.
[О, лучше умереть, чем жить, любви по зная!]
- Так по утрам поет над розой соловей.
Не совершай дурных поступков никогда,
Чтоб не пришлось краснеть, сгорая от стыда.
Раскаешься, и все ж молва тебя осудит,
И тесен станет мир от этого суда.
Богатства мира - прах, текучая вода.
Поскольку ты пришел на краткий миг сюда,
Приумножай стократ в своей душе почали,
Зачтутся лишь они в день Страшного суда.
Когда брожу в горах, я обретаю крылья,
Мне кажется, что мир - гора любвеобилья.
Слезами орошу дорогу на Альванд,
Чтоб ты по ней прошел, не опасаясь пыли.
Я белый сокол гор, люблю простор без края,
В расселинах гнездо от взоров укрываю,
Взмываю в небеса, парю среди вершин
И там на скалах дичь когтями разрываю.
Я к обреченным жить испытываю жалость,
В развалинах души печаль обосновалась.
О небосвод, взвали на плечи мне печаль,
Которая еще в твоей суме осталась.
Пусть я тебе не мил, зачем приносишь боль?
Пускай не жаждешь встреч, тогда от мук уволь!
Ты не бальзам для ран, кровоточащих в ердце,
Зачем же ты на них жестоко сыплешь соль?
Вздохну - ударит гром раскатом в небесах,
И в землю из груди уйдет последний страх.
О, берегись огня тобою обожженных,
Как паводок, его не сдержишь в берегах.
Коль нет тебя со мной, бежит от ложа соп
И кости издают, как най, за стоном стон,
Не слезы на щеках, а огненная лава.
Пойми же наконец, как я в тебя влюблен!
Я ревностно тебе служу, творец, и все же
Судьба моя черна, хоть лезу вон из кожи.
Я стал твоим рабом по зову сердца.
Что ж, Оно твое. Терзай, кровавь его, о боже!
Друзья, спасенья нет, не вырваться из плена,
Вселенная умрет - дождемся перемены.
Мне впору на себе рубаху разорвать:
Прогнившим небесам я в тягость, несомненно.
Ты сердцу моему покоя не даешь.
Как па тебя взглянуть, коль я к тебе не вхож?
Усядусь на пути, которым ты проходишь,
Упрямо буду ждать. Когда-нибудь пройдешь!
Под тяжестью твоей, о рок, бессильно гнусь.
Кочуешь вслед за мной, впиваясь, точно гнус,
И мне исподтишка дороги переходишь.
Таков твой подлый нрав. Ты по натуре трус.
Ты говоришь: [Побудь хотя бы миг в покое.
Не окрылен ли ты волшебницей весною?
Чего ты так снуешь по долам и горам?]
Клянусь тебе, не я, а кто-то движет мною.
Не станет храбрым трус, шакалу он родня,
Не радуюсь, когда несчастье у меня.
Есть мудрые слова у сына Фаридуна:
Не пышет жаром печь, в которой нет огня.
Страдальцев ты найдешь, но равных мне - едва ли.
Цветы моих надежд поникли и увяли.
Я снадобье от мук искал, но не нашел,
И стала грудь моя, увы, горой печали.
Я-пасынок судьбы, не знающий участья,
Оплывшая свеча, сжигаемая страстью.
Я сохну на корню и не плодоношу,
А ты дожди сковал своей жестокой властью.
Пускай ты падишах, конец - небытие.
Пускай вселяешь страх, конец - небытие.
Пусть перстень твой ценней сокровищ Сулеймана,
Ты превратишься в прах. Конец-небытие.
Коль нет тебя в саду, мертвит пустыня взгляд.
Приходишь - и опять передо мною сад.
Я без тебя-мертвец, являешься-и силы
Опять в моей груди и бродят и кипят.
Одни боятся мук, другие жаждут мук,
Одним подай бальзам, другим подай недуг,
А мне по сердцу то, что нравится любимой:
Приму и радость встреч, приму и боль разлук.
Тебя, чей дом - весь мир, кто всюду и нигде,
Благодарю за то, что ты со мной везде,
За мой насущный хлеб, за свежесть розоликих,
Подобную росе иль утренней звезде.
Ты сладостна, любовь, и благостно-мудра,
Хоть мучаешь в ночи и до ночи с утра.
Кто на твоем костре боится быть сожженным,
Пускай сгорит в огне древесного костра!
Твои ресницы - яд, твои ланиты - зной,
Стыдливая роса над верхнею губой.
Я в ямке на твоем точеном подбородке
Подвешен сам Харут, пленившийся тобой.
Ты думаешь, что пью в твоем саду нектар?
Нет, лучше б голова скатилась, точно шар!
Ты не приходишь в сад, и я брожу во мраке,
И лишь в моей груди неугасимый жар!
Из глаз на мой подол не слезы лью всечасно,
А кровь моей души, увы, тебе подвластной.
О, как твой гнет жесток! Но лучше промолчу.
О гнете промолчать намного безопасней.
О, вырви из груди больное сердце вон!
Я от забот о нем смертельно утомлен.
Твой влажно-алый рот моей окрашен кровью,.
Что ж влаги жаждет вновь так ненасытно он?
Когда бы ты меня, о небо, пожалело,
Душа на произвол не бросила бы тело.
Да разве кровь текла б из-под моих ресниц,
Когда бы проявить участье ты хотело?
Мне некого послать к тебе, моя лупа,
Чьей тихой красотой душа озарена...
Пускай сойдутся все красавицы земные,
Не вспомнит обо мне, наверно, ни одна.
Пускай своим путем в далекий Хорасан,
Качаясь и пыля, уходит караван.
Мне с ним не по пути. Пойду своей дорогой,
Куда зовет любовь, которой обуян.
Заблудшая душа давным-давно молчит.
Я без нее не смог найти надежный щит.
Стрела твоих ресниц вошла в меня глубоко,
И рана от нее всегда кровоточит.
Мы - гости на пиру за призрачным столом.
А впрочем, мы скорей на кладбище живем:
При жизни роют нам безвременно могилу,
А вырыв, говорят: [Живите, вот ваш дом!]
Счастливцы те, кому к тебе доступен вход.
Ты осыпаешь их дождем своих щедрот.
Таков закон любви, проверенный веками:
Кто дерзок, тот всегда срывает лучший плод.
Какой для мира прок от золота сквалыг?
Будь щедростью души и в нищете велик!
При жизни накопить достаточно на саван,
Одежду мертвецов - и нищих и владык.
Откликнись! Где ты, где,- та, что свела с ума,
На чьи глаза легла, как сумерки, сурьма?
Дыхание твое стеснило грудь Тахира.
Я задохнусь! Пришла, должно быть, смерть сама!
Красуется тюльпан неделю - и не боле,
Весною воздух пьян неделю - и но боле.
Любовь - обман! Цени минуты пылких встреч.
Продержится обман неделю - и не боле.
Будь львом или ослом, орлом или вороной,
Конец у всех один; земли сырое лоно.
Растянешься пластом и не стряхнешь с себя
Ни крысы, ни змеи, ни тли, ни скорпиона.
Я - ринд, и я - бунтарь. Что мне дворцы и храмы?!
Гуляю, пью вино и буду пить упрямо.
Чураешься грехов? Стань ангелом тогда!
А я свой род веду от Евы и Адама.
То сердце не поймет печали безысходной,
Которому взирать на радости угодно.
Я не виню тебя. Так исстари идет:
О тех, кто заточен, не думает свободный.
Огнем любви, творец, меня воспламени.
Да озарит она мои пустые дни!
Воспламени, и пусть свечою оплываю,
Пусть сердце опалю! Молю, воспламени!
По кладбищу бродил вечернею порой,
Как вдруг услышал вздох под каменной плитой,
И череп так сказал источенному праху:
[Не стоит этот мир соломинки одной!]
О, как твои глаза, мой ангел, хороши!
Желанная, зову! Откликнись, поспеши!
Свидетель бог, что нет динара за душою,
Зато тебе отдам все золото души.
Я был любви к тебе усердным школяром,
Теперь из-за нее скитаюсь непутем.
О, если бы хоть раз увидел благосклонность,
Остался бы навек твоим учеником.
Ни с кем не дружит рок. Ты року подневолен.
Он даже не вздохнет, терзает - и доволен.
А если и вздохнет, так только для того,
Чтоб погасить свечу у тех, кто обездолен.
Друзья, на этот раз весна явилась рано.
Заткали зелень трав узорами тюльпаны.
И все ж весна пришла, увы, на краткий миг.
Так создан этот мир: ничто не постоянно.
Я счастлив, что живу в тоске по небесам.
О нет, не в медресе ее внушили нам!
Должно быть, в этот мир приходим вместе с нею,
И действует она на сердце, как бальзам.
Коль ты и впрямь луна, свети, по крайней мере,
Коль правоверна ты, не прячься за неверье,
Коль извести меня задумала тайком,
Убей сейчас, и сил не трать на лицемерье.
Я гибну, исхожу кровавою тоской.
О сердце, как вернуть утраченный покой?
В неверную влюблен. Но что ее неверность,.
Коль веры у нее нет вовсе никакой?!
Изгиб твоих бровей так тонок, так чудесен,
Что своего серпа стыдится полумесяц,
И где бы я ни шел, хвалу тебе поют,
Но красоте твоей нет в мире равных песен.
Ты, как мираж, ко мне являешься порой,
И я страшусь: а вдруг исчезнет образ твой?
Ты залила меня багряным цветом крови,
Надеюсь, что поверх не ляжет голубой.
Я плачу по ночам, живу, как полутруп,
Но с близкими - и то на излиянья скуп.
Кто настежь пред людьми распахивает двери
В тайник своей души, безумен или глуп.
Коль ты желаешь знать, ну что ж, скрывать не буду:
В печенках у меня сидят твои причуды.
Ты бросила меня, но, коль желаешь знать,
День Страшного суда не отменен покуда.
Не бойся, твой покой мольбою не нарушу.
Что толку? У тебя давно закрыты уши.
Твоей души вовек не обагряла кровь,
Так можешь ли понять израненную душу?
Я серый и седой, как высохший камыш,
Стенаньями души бужу ночную тишь,
А дни идут, идут печальной чередою...
Но где тебе понять? Ты безмятежно спишь.
Все думы о тебе. Подобно соловью,
Пою печаль мою, пою тоску мою,
В придопной мгле морей сбираю скатный жемчуг
И весь улов тебе с любовью отдаю.
Кто лицезрел тебя вблизи хотя бы раз,
Тот с твоего лица не сводит больше глаз.
Когда моя душа твои ресницы видит,
Сто тысяч стрел в нее вонзаются тотчас.
Как видно, чашу мук испил я не до дна.
И днем покоя нет, и ночью не до сна.
Беда, коль у тебя любимая капризна,
Всю душу изведет причудами она.
О сердце, не страшись! Не страшен дальний путь,
С которого тебе назад не повернуть.
О сердце, не страшись! В безмолвии могилы,
Быть может, в первый раз сумеешь отдохнуть.
Я чую - смерть моя уже не за горами.
О сердце, не ищи спасения в бальзаме.
Увы, не воскресить увядшие цветы.
Что проку поливать минувшее слезами?
Благословляю миг, когда войдешь в мой дом!
Забуду я, что был с печалями знаком,
Из сердца изгоню израненную душу,
Ликуя, поселю возлюбленную в нем.
Отринут я тобой на много долгих лет,
А без тебя глаза не озаряет свет,
Тоскую по тебе, томясь в плену чужбины,
Где не найти друзей и где подруги пет.
По кладбищам бродил, и тем, что поскромнее,
И тем, где встретишь склеп иных палат пышнее.
Без савана нигде не видел бедняка
И в двух ни одного не видел богатея.
О сердце, жизнь моя печальней похорон.
Брожу всегда один, в раздумья погружен,
Когда же по ночам терзаюсь одиноко,
Я с головы до пят - сплошной немолчный стон.
Луной ли стать моей - тебе одной решать,
Прогнать ли мрак ночей - тебе одной решать,
Убить ли, на меня с орлиных круч Альванда
Обрушив град камней,- тебе одной решать!
Вновь в памяти моей воскрес родимый край.
Душа моя, тоскуй и слез не утирай!
Будь милостив, творец! Кончиной на чужбине
За все мои грехи, молю, не покарай!
Ты в сердце у меня, и не хочу иной,
Ночами всходишь ты сияющей луной.
Ты божество мое, священная Кааба!
Куда ни брошу взор, ты всюду предо мной.
Твой лучезарный лик зажег огни светил,
Но этот бренный мир давно испепелил,
А рок из года в год глаза живых смежает,.
И не дождаться им того, что ты сулил.
Я нищ, и потому я страхами богат.
Коварно в мой сосуд судьба вливает яд.
Я ею осужден вздыхать, стонать и плакать,
Хоть и не знаю, в чем пред нею виноват.
Всевышний судия, низвергни небосвод!
Пускай и он, как я, слезами изойдет!
Когда меня печаль хотя б на миг покинет,
Я буду знать, что ты швырнул его с высот.
Метнула ты в меня лучистое копье,
И в грудь мою вошло глубоко острие.
От родинки твоей мгновенно загораюсь,
Но от ожогов стал куда черней ее.
Ты, как тюльпан, свежа и, как тюльпан, румяна.
О, сжалься надо мной! Ты, только ты желанна!
Коль я свою тоску поведаю горам,
Набросят на себя навек чадру тумана.
Я по твоей вине попал в тенета зла,
В жестокий мир, где нет ни ласки, ни тепла.
О, этот мир камней - неубранных развалин!
Любое сердце в нем - пустыня Кербела.
Над розой соловей рассыпался печалью,
Откликнулись тоской предутренние дали.
Пойду и я рыдать над розою в саду,
Чтоб скорбные сердца со мною зарыдали.
Мы только жалкий миг живем на этом свете.
О друг, не попадай привязанностям в сети!
Ты слышишь? - Вот вдали опять истошный крик.
Ты слышишь? - Чью-то боль опять доносит ветер.
Китайских пряных смол твоя коса черней,
И нет числа сердцам, запутавшимся в ней,
Но их мольбы тебя нисколько не тревожат.
Не слышишь? Или ты бесчувственней камней?
Я, точно соловей, пленен прелестной розой,
Во мне цветник любви, но корни под угрозой:
Я пью багровый дождь пролитых мною слез,
А корни цветника вбирают эти слезы.
Любовь к тебе - других за мной не знаю вин.
Что ж обречен блуждать и дни влачить один?
Не знаю, где искать потерянное сердце,
Но твердо знаю: в нем ты - полный властелин.
Смиренно жизнь влачу бродяги-горемыки
И плачу, чтоб текли в твоем саду арыки,
Сажаю день и ночь тюльпаны для тебя,
А всходят вместо них кусты колючки дикой.
Пускай от соли слез ресницы не очищу,
Униженно молить не стану, точно нищий.
Дотла, дотла сгорю в огне моей любви!
Ты даже не найдешь золы на пепелище.
Кляня свою судьбу, я пролил слез немало,
Из чаши мук хлебнул разлуки до отвала.
Как на тебя взглянуть мечтал я!
Но судьба Мне даже и во сне тебя не показала.
Поговорим с тобой, о сердце, друг печальный!
На горестном пути не оступись случайно.
Я верю, день придет и предо мною вдруг
Возникнет средь шипов цветок необычайный.
Явись! Ты слышишь! Будь! О, дай к тебе прильнуть!
Мой страстный зов таит божественную суть.
Не понимаешь? Что ж! Тогда внемли Тахиру:
Мир сотворил Аллах единым словом: [Будь!]
Не уподобься, друг, безмозглому глупцу,
На козни юных дев не жалуйся творцу.
Есть на неверье спрос та. есть на благочестье,
Торгуй такой товар, какой тебе к лицу.
ПРИМЕЧАНИЯ
. Меджнун — герой известной на Востоке легенды о двух влюбленных — Лейли и Меджнуне. Прозвище Меджнун (букв, «одержимый») в поэзии стало олицетворением несчастного влюбленного, обезумевшего от любви.
. Новруз — первый день Нового года по иранскому календарю; наступает марта, в день весеннего равноденствия.
. Ринд — беспутный кутила, гуляка, человек, не считающийся с предписаниями религиозной этики.
. Чана — струнный музыкальный инструмент, напоминающий арфу.
. О сердце, ты меня одело в голубое...— В средние века на юге Ирана голубой и синий цвета были цветами траура.
. Исрафил — по мусульманским верованиям, архангел, который звуком трубы подаст знак к началу Страшного суда.
. Хадж — совершение предписываемого каждому мусульманину паломничества в Мекку, где находится главное святилище ислама — Кааба.
. Ступнями буду я к Каабе обращен.— То есть положение правоверного мусульманина в могиле будет свидетельствовать о его вечном стремлении к Каабе, храму в Мекке.
. Рубаб — струнный музыкальный инструмент, род лютни.
. ...скроются за мной Мачин и Чин в пыли.— Поэт упоминает здесь средневековое персидское название Маньчжурии — Мачин и Китая — Чин. В поэзии оба названия — символ дальних стран.
. «Ночь предопределенья» (ночь могущества) наступает один раз в году, между и числами месяца рамадана. В Коране сказано, что эта ночь «лучше тысячи месяцев».
. Алъванд — гора близ Хамадана, города, где родился Баба Тахир.
. ...желт, как и моя судьба.— Желтизна, бледность — постоянные спутники болезней и горестей.
. Семидесяти двух народов одеянья.— Поэт имеет в виду все разнообразие существующих на земле верований; число их, согласно ранней мусульманской апокрифической литературе, равнялось семидесяти двум.
. Джейхун — персидское название реки Амударьи.
. ...умертвил Заххака // В прекрасной «Шах-наме» когда-то Фаридун.— Заххак — один из персонажей поэмы Фирдоуси «Шах-наме», жестокий тиран, погибший от руки юного богатыря Фари-дуна.
. Я не подам руки творцам нелепых басен,— Поэт имеет в виду исповедников различных религиозных верований, изощряющихся в придумывании еретических с точки зрения правоверного мусульманина учений.
. Гебр — приверженец зороастризма, древней религии Ирана, которая стала гонимой со времени широкого распространения в стране мусульманства.
. Див — злой дух, демон.
Сам и Нариман— герои поэмы «Шах-наме».
Иосиф — библейский Иосиф Прекрасный, предание о котором приводится и в Коране.
. Хума — мифическая птица, приносящая счастье и власть тому, на кого падет ее тень.
. Мост Сирата — согласно мусульманским верованиям, тонкий, как волосок, и острый, как лезвие меча, мост, ведущий к вратам рая; по этому мосту в день Страшного суда предстоит пройти всем, но праведники одолеют его, а грешники упадут в геенну огненную.
. Меджнунояа ива — плакучая ива, символ печали.
. ...одного из двух миров Аллаха.— Согласно мусульманской эсхатологии «мир на земле бренен» и ему противостоит вечный мир на небесах.
. Коль вздумала б Лейли спросить Меджнуна: «Любишь?», // В пустыню он тогда б уставил молча взор.— Согласно легенде, Меджнун в своей любви дошел до такого неистовства, что более не интересовался реальной Лейли, но искал ее образ в безлюдных пустынях.
Тар — струнный музыкальный инструмент, напоминающий гитару.
. Во имя, о творец, двенадцати созвездий.— Имеются в виду двенадцать созвездий зодиака, на фоне которых прослеживается движение солнца,— Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей и Рыбы.
. Айюб — библейский Иов, причисленный мусульманской традицией к пророкам.
. Хасан — старший сын халифа Али. Особо почитаемый шиитами (шиизм — одно из двух главных направлений в исламе).
. Хусейн — младший сын халифа Али, шиитский великомученик.
. Рей — древняя столица Ирана, развалины которой находятся вблизи Тегерана. В четверостишии поэт упоминает о дани, которою город Рей облагался в эпоху поэта правителями-сельджукидами.
. Зендеруд (букв.: «живительная река») — река, на берегах которой расположен город Исфахан.
. Исфахан и Шираз — города Центрального Ирана.
. Зухра — планета Венера. По преданию, Зухра была когда-то смертной женщиной необычайной красоты.
. Най — духовой музыкальный инструмент, тростниковая флейта.
. Есть мудрые слова у сына Фаридуна.— Фаридун — один из героев поэмы «Шах-наме», мифический царь Ирана. Сын Фаридуна И радж унаследовал иранский престол после смерти отца.
. Сулейман — библейский царь Соломон, чьи богатства, по преданию, были несчетны.
. Харут — один из двух ангелов, на которых, по преданию, разгневался бог за то, что они влюбились в смертную женщину. Оба ангела были подвешены в колодце.
. Хорасан — северо-восточная часть Иранского плоскогорья; по отношению к юго-западу Ирана, где провел жизнь Баба Тахир,— далекие края.
. Динар —старинная золотая монета.
. Кербела — местечко в Ираке, где в г. была истреблена дружина шиитского имама Хусеина. Ныне город в Ираке, место паломничества шиитов.
. Меджнун — герой известной на Востоке легенды о двух влюбленных — Лейли и Меджнуне. Прозвище Меджнун (букв, «одержимый») в поэзии стало олицетворением несчастного влюбленного, обезумевшего от любви.
. Новруз — первый день Нового года по иранскому календарю; наступает марта, в день весеннего равноденствия.
. Ринд — беспутный кутила, гуляка, человек, не считающийся с предписаниями религиозной этики.
. Чана — струнный музыкальный инструмент, напоминающий арфу.
. О сердце, ты меня одело в голубое...— В средние века на юге Ирана голубой и синий цвета были цветами траура.
. Исрафил — по мусульманским верованиям, архангел, который звуком трубы подаст знак к началу Страшного суда.
. Хадж — совершение предписываемого каждому мусульманину паломничества в Мекку, где находится главное святилище ислама — Кааба.
. Ступнями буду я к Каабе обращен.— То есть положение правоверного мусульманина в могиле будет свидетельствовать о его вечном стремлении к Каабе, храму в Мекке.
. Рубаб — струнный музыкальный инструмент, род лютни.
. ...скроются за мной Мачин и Чин в пыли.— Поэт упоминает здесь средневековое персидское название Маньчжурии — Мачин и Китая — Чин. В поэзии оба названия — символ дальних стран.
. «Ночь предопределенья» (ночь могущества) наступает один раз в году, между и числами месяца рамадана. В Коране сказано, что эта ночь «лучше тысячи месяцев».
. Алъванд — гора близ Хамадана, города, где родился Баба Тахир.
. ...желт, как и моя судьба.— Желтизна, бледность — постоянные спутники болезней и горестей.
. Семидесяти двух народов одеянья.— Поэт имеет в виду все разнообразие существующих на земле верований; число их, согласно ранней мусульманской апокрифической литературе, равнялось семидесяти двум.
. Джейхун — персидское название реки Амударьи.
. ...умертвил Заххака // В прекрасной «Шах-наме» когда-то Фаридун.— Заххак — один из персонажей поэмы Фирдоуси «Шах-наме», жестокий тиран, погибший от руки юного богатыря Фари-дуна.
. Я не подам руки творцам нелепых басен,— Поэт имеет в виду исповедников различных религиозных верований, изощряющихся в придумывании еретических с точки зрения правоверного мусульманина учений.
. Гебр — приверженец зороастризма, древней религии Ирана, которая стала гонимой со времени широкого распространения в стране мусульманства.
. Див — злой дух, демон.
Сам и Нариман— герои поэмы «Шах-наме».
Иосиф — библейский Иосиф Прекрасный, предание о котором приводится и в Коране.
. Хума — мифическая птица, приносящая счастье и власть тому, на кого падет ее тень.
. Мост Сирата — согласно мусульманским верованиям, тонкий, как волосок, и острый, как лезвие меча, мост, ведущий к вратам рая; по этому мосту в день Страшного суда предстоит пройти всем, но праведники одолеют его, а грешники упадут в геенну огненную.
. Меджнунояа ива — плакучая ива, символ печали.
. ...одного из двух миров Аллаха.— Согласно мусульманской эсхатологии «мир на земле бренен» и ему противостоит вечный мир на небесах.
. Коль вздумала б Лейли спросить Меджнуна: «Любишь?», // В пустыню он тогда б уставил молча взор.— Согласно легенде, Меджнун в своей любви дошел до такого неистовства, что более не интересовался реальной Лейли, но искал ее образ в безлюдных пустынях.
Тар — струнный музыкальный инструмент, напоминающий гитару.
. Во имя, о творец, двенадцати созвездий.— Имеются в виду двенадцать созвездий зодиака, на фоне которых прослеживается движение солнца,— Овен, Телец, Близнецы, Рак, Лев, Дева, Весы, Скорпион, Стрелец, Козерог, Водолей и Рыбы.
. Айюб — библейский Иов, причисленный мусульманской традицией к пророкам.
. Хасан — старший сын халифа Али. Особо почитаемый шиитами (шиизм — одно из двух главных направлений в исламе).
. Хусейн — младший сын халифа Али, шиитский великомученик.
. Рей — древняя столица Ирана, развалины которой находятся вблизи Тегерана. В четверостишии поэт упоминает о дани, которою город Рей облагался в эпоху поэта правителями-сельджукидами.
. Зендеруд (букв.: «живительная река») — река, на берегах которой расположен город Исфахан.
. Исфахан и Шираз — города Центрального Ирана.
. Зухра — планета Венера. По преданию, Зухра была когда-то смертной женщиной необычайной красоты.
. Най — духовой музыкальный инструмент, тростниковая флейта.
. Есть мудрые слова у сына Фаридуна.— Фаридун — один из героев поэмы «Шах-наме», мифический царь Ирана. Сын Фаридуна И радж унаследовал иранский престол после смерти отца.
. Сулейман — библейский царь Соломон, чьи богатства, по преданию, были несчетны.
. Харут — один из двух ангелов, на которых, по преданию, разгневался бог за то, что они влюбились в смертную женщину. Оба ангела были подвешены в колодце.
. Хорасан — северо-восточная часть Иранского плоскогорья; по отношению к юго-западу Ирана, где провел жизнь Баба Тахир,— далекие края.
. Динар —старинная золотая монета.
. Кербела — местечко в Ираке, где в г. была истреблена дружина шиитского имама Хусеина. Ныне город в Ираке, место паломничества шиитов.
Перевод с персидского Д.Седых
Издательство "Художественная литература", Москва
http://www.fourthway.narod.ru/lib/Other/baba.htm
- Просмотров: 2096
