Алиреза Нурбахш

УЧЕНИК ЛЮБВИ
(воспоминания о Хасане Кобари)

Не говори напрасных слов:
"Она ушла, и пуст остался Град любви".
Ведь в мире много совершенных Мастеров,
Но где же искренних учеников найти?

Мне всегда хотелось понять, что заставляет некоторых людей столь же непоколебимо верить в учителя и в духовный путь, как другие верят в ежедневный восход солнца. Как мне кажется, существуют два типа людей с сильными религиозными убеждениями. Один из них широко распространен в наше время. Эти люди настолько догматичны в своих убеждениях, что считают своим долгом навязывать их другим, иногда даже силой. Люди подобного рода - фанатики, и о них нечего и говорить.

Люди, принадлежащие к другой категории, много не говорят и не стремятся обратить нас в свою веру. Как ни старайся, невозможно до конца понять, каковы их убеждения. Это истинные мистики и у них совершенно особый подход к духовности. Такие люди олицетворяют её, будучи людьми дела, а не слова. Они обращаются к нам своими поступками, мало заботясь о том, верим ли мы в них или нет. Иными словами, они живут духовной жизнью, в то время как остальные растрачивают свое время в беспокойстве по поводу того, что же такое духовность.

Хасан Кобари был одним из таких подлинных мистиков. Выросший в провинции Гилян на берегу Каспийского моря, г-н Кобари уже был человеком средних лет, когда он впервые пришел в ханаку ордена Ниматуллахи в Тегеране. Тридцать лет он отдал государственной службе и ко времени появления в ханаке был высокопоставленным чиновником в министерстве финансов, обладающим большой властью и влиянием. Тем не менее, после посвящения в суфии д-ром Нурбахшем, в то время молодым шейхом, он покинул государственный пост и оставил все, что достиг в мире, всецело посвятив себя пути Любви.

Г-н Кобари почти не говорил о суфизме - он вел жизнь суфия. Если кто-то настаивал, то мог услышать несколько слов о суфизме, но даже это случалось редко. Чтобы разговорить его, нужно было сильно потрудиться и убедить его, что нуждаешься в совете для каких-либо практических целей. Помню, как однажды кто-то спросил его о значении своего сна. В ответ г-н Кобари извинился и сказал, что не знает ничего о толковании снов, добавив, что главное не понимать сны, а принимать их как ниспосланные Богом, равно как и все остальное, а также постоянно поминать Его. Затем он попросил этого человека выполнить какое-то поручение для ханаки, сказав, что это намного полезней.

Уму западного человека этот подход к духовности, несомненно, покажется странным. Ведь обычно думают, что духовная концепция должна быть сперва в какой-то степени понята, прежде чем начинать применять её в жизни. К примеру, если я не знаю значения и важности зэкра (поминания), то как я могу применять его на практике? Подход г-на Кобари был иным: понимание придет позже, после того, как дервиш начнет выполнять свои обязанности. Для него духовная жизнь была жизнью самоотверженных поступков, а понимание этих поступков и их значения приходило только после полного погружения в них. Помню, однажды он сказал: "По-настоящему понять боль можно, только почувствовав, пережив ее. А изучение различных теоретических рассуждений о боли, хотя и интересно, однако не дает возможности до конца понять, что это такое ".

* * *

Впервые я встретил г-на Кобари, когда был еще совсем молод и, конечно, очень наивен. Тем не менее, он принял меня радушно и с уважением - так, как он принимал каждого. И хотя он был дервишем уже много лет, никогда он не вел себя с чувством духовного превосходства, всегда обращаясь со мной как с равным. В конце концов я почувствовал себя непринужденно в его присутствии и следовал за ним по пятам большую часть дня.

Поскольку в ханаке всегда можно найти какое-то занятие, он позволял помогать ему в повседневной работе, такой как поливка растений, раздача чая, подготовка к изданию книг, выпускаемых орденом. Он твердо верил, что вся работа в ханаке должна быть сделана, насколько это возможно, экономно, но самым трудным способом. В какой-то момент мне надоело пользоваться маленькой лейкой для поливки множества растений возле ханаки, и я решил поливать их из шланга. Как только г-н Кобари увидел у меня в руках шланг, он упрекнул меня за мою лень, сказав, что я трачу воду понапрасну и что я выбрал самый легкий способ поливки. "Работа в ханаке, - продолжал он объяснять, - направлена на обуздание нафса, а он всегда стремится выбрать путь наименьшего сопротивления". В то время смысл его замечания был мне непонятен. По своей наивности я думал, что главное - это выполнить работу, а не то, как ее сделать. Только спустя годы я в конце концов увидел истинность его слов.

Г-н Кобари с таким постоянством и такой истовостью сражался против мирских желаний нафса, что я иногда сомневался, есть ли у него чувство "Я" вообще. Против каждой своей негативной мысли он предпринимал решительные меры. Однажды в присутствии двадцати, или около того, дервишей мы сверяли корректуру с арабской рукописью. Хорошо зная арабский язык, он читал арабский текст рукописи вслух, в то время как я смотрел, соответствует ли отпечатанная версия тому, что он читал.

Когда мы сделали половину работы, раздался звонок в дверь. Вошел мулла, у которого была назначена встреча с Мастером; он сел с нами и стал ждать. Через некоторое время он попросил чаю и начал читать всем нравоучения. Г-н Кобари послушал его несколько минут, затем повернулся ко мне и сказал, что нам надо продолжить работу. К моему полному изумлению он стал читать арабские слова с ошибками, особенно стихи Корана. Как только мулла услышал неправильное чтение г-на Кобари, он начал его поправлять.

Следующие полчаса мулла беспрерывно, очень грубо и оскорбительно делал замечания г-ну Кобари. Каждый раз г-н Кобари извинялся и просил у муллы прощения. После того как прошла, как казалось, целая вечность, муллу наконец вызвали к Мастеру. Уходя, он приказал г-ну Кобари вообще прекратить чтение, напомнив, что неправильное чтение Корана является богохульством.

В течение этой сцены я был вынужден призывать все свое самообладание, чтобы не оскорбить и не обругать муллу. Действия г-на Кобари привели меня в замешательство. Когда в этот же день чуть позднее мы наконец оказались одни, я спросил его, почему он так вёл себя с муллой и нарочно неправильно произносил арабские слова. "В тот момент, когда я увидел муллу, - ответил он, - мне пришло в голову, что я лучше его. Я настолько устыдился этой мысли, что должен был загладить вину перед муллой и искать прощения за свое высокомерие и чувство превосходства".

Он жил очень просто, хотя у него и были средства вести весьма обеспеченный образ жизни. Половину своей пенсии он отвел на каждодневные нужды ханаки, а другую половину - на свою семью, состоявшую из его жены и старой служанки, с которой он обращался как со своей сестрой. В его доме было две комнаты и небольшая кухня. Рядом с домом находился сад. По утрам он обегал весь Тегеран, выполняя различные поручения для ханаки: проверял, как идут дела в типографии, покупал продукты, ходил в банк и делал многое другое, необходимое для повседневной жизни ханаки. Выполняя все это, он стремился быть настолько экономным, насколько это возможно. Например, он старался не пользоваться общественным транспортом и ходил пешком, за исключением тех случаев, когда без транспорта было не обойтись. Тогда он ехал в автобусе, а не в такси, совершенно не думая о связанных с этим неудобствах.

У г-на Кобари всегда можно было чему-нибудь поучиться. Как-то он разрешил мне сопровождать его при выполнении одного поручения. Зная его нежелание пользоваться общественным транспортом, я приготовился к тому, что нам придется долго идти пешком. К моему удивлению он настоял на том, чтобы мы взяли такси, так как я был его гостем. Заметив мое замешательство и огорчение, он сказал: "Суфизм - это отсутствие привязанности к чему бы то ни было. Даже отказ от поездок на такси может стать привязанностью".

Выполнив свои повседневные дела, г-н Кобари уходил домой пообедать со своей женой. Хотя он редко приглашал кого-либо к себе, тех, кто к нему заглядывал, он всегда встречал радушно, и люди шли к нему в дом без приглашения в надежде провести несколько минут вместе с ним. Я сам часто удостаивался чести обедать у него дома. Пообедав, мы обычно в течение получаса смотрели небольшой черно-белый телевизор, который прислала в подарок его дочь.

Поразительно, но даже смотря телевизор он сохранял ощущение Божественного присутствия. Однажды мы смотрели сериал под названием "Дым оружия" (в то время некоторые американские сериалы были очень популярны на иранском телевидении). По ходу действия один из персонажей жертвует своей жизнью, чтобы спасти человека, с которым был едва знаком. Г-н Кобари был так потрясен этим, что начал всхлипывать, а затем, дрожа всем телом, повернулся ко мне и тихо сказал: "Это - любовь. Я всё ещё очень далек от неё". Услышав эти слова, я тоже начал плакать, охваченный состоянием г-на Кобари. Позже, вернувшись домой, я понял, что это и есть разница между человеком, близким к Богу, и нами: он постигает Божественную красоту там, где мы видим всего лишь актерскую игру.

В течение двадцати пяти лет г-н Кобари ежедневно с двух часов пополудни до десяти часов вечера находился в тегеранской ханаке, никогда не уходя, пока кто-нибудь еще оставался там. Он всегда принимался за самую тяжелую и грязную работу, подавая пример всем дервишам. Хотя он и отдал годы служению в ханаке и заслужил самое почетное место во время собраний дервишей, он продолжал сидеть в прихожей, где дервиши оставляли свою обувь.

Комната для чаепития в ханаке, где всегда находился и работал в течение дня г-н Кобари, становилась своего рода местом для воспитания дервишей, по крайней мере, тех из них, кто мог понять, что происходит. Он учил примером, искренне предлагая свои услуги всем, кто нуждался в них, не дожидаясь, пока его попросят и не ожидая ничего взамен. Хотя он отвечал за все хозяйство ханаки, я никогда не слышал, чтобы он непосредственно приказывал кому-нибудь. Он давал понять дервишам своими действиями, что необходимо сделать и как это сделать правильно. Он первым принимался за любое задание, сам начинал трудную и неприятную работу, выполняя ее без следа гордости или самодовольства.

В то же время для него не существовало незначительной работы, если это касалось другого дервиша, кто бы ни был этот дервиш и каковы бы ни были обстоятельства. Однажды только что посвященный дервиш сидел на собрании суфиев. Случилось так, что г-н Кобари проходил мимо него и дервиш не нашел ничего лучшего как попросить у него чая. Несколько дервишей вскочили, чтобы принести чай вместо г-на Кобари, но он попросил их сесть и сам сходил за чаем для новичка.

С того момента, как г-н Кобари приходил в ханаку и до того, как он ее покидал, он был постоянно занят. В этом выражалась его преданность Мастеру и дервишам, чье благополучие он ставил выше собственного. Один из старых дервишей рассказал следующую характерную историю. Однажды в особенно холодную зиму этот дервиш гостил в тегеранской ханаке. Он видел, что г-н Кобари ушел из ханаки как обычно в 10 часов вечера. Два часа спустя дервиш все еще не спал. К своему удивлению он заметил г-на Кобари, пробирающегося обратно в ханаку. Озадаченный, он смотрел, что же тот собирается делать. Открыв кладовку, г-н Кобари достал канистру с керосином и заправил обогреватель в той комнате, где спали дервиши. Затем он удалился так же незаметно, как и пришел.
На следующий день дервиш спросил у г-на Кобари о прошлой ночи. Тот, поколебавшись немного, объяснил, что когда он пришел домой и лег в постель, ему пришло в голову, что в той комнате, где спали дервиши, в обогревателе может закончиться керосин, станет холодно, и это причинит дервишам неудобство. Поэтому посреди холодной зимней ночи он встал и отправился пешком в ханаку, желая убедиться, что дервиши не замерзнут. Если бы дервиш не увидел его той ночью, никто, конечно же, не узнал бы об этом самоотверженном поступке. Кто знает, сколько еще таких поступков совершил г-н Кобари? Из них состояла вся его жизнь.

Каждый, сталкивающийся с г-ном Кобари, включая и тех, кто не знал его как суфия, попадал под его влияние. Он относился ко всем с большим уважением, оставаясь в то же время абсолютно правдивым в своих отношениях с людьми. Во время одного из наших многочисленных совместных выходов я сопровождал его в типографию, где мы должны были встретиться с заведующим переплетным отделом. Это был мужчина средних лет, который был очень расположен к г-ну Кобари и всегда назначал приемлемую цену за переплет.

Как обычно, г-н Кобари был очень учтив с этим человеком. Когда мы присели, чтобы обсудить цену за переплет выходящей вскоре книги, тот внезапно повернулся к г-ну Кобари и сказал:
- Не может ли это подождать? Я хочу узнать Ваше мнение о гораздо более важном деле.
И он рассказал г-ну Кобари, что решил стать суфием и был бы признателен, если бы тот спросил Мастера о возможности посвящения.
Без всякого колебания г-н Кобари покачал головой и сказал переплетчику, что суфизм не принесет ему пользы. Ошеломленный такими словами и зная о преданности г-на Кобари суфизму, этот человек спросил:
- Как это может быть?
- Потому что если Вы станете суфием, - ответил г-н Кобари, - то будете не в состоянии брать с нас деньги за переплет книг. Вы думаете, что сможете отказаться от этих денег?
Человек опустил голову и надолго замолчал. Наконец г-н Кобари нарушил тишину, сказав ему:
- По правде сказать, я пришел к выводу, что каждый человек по-своему является суфием, даже не осознавая этого. А теперь давайте поговорим о цене за переплет книги, так как это дело более насущное.

После смерти г-на Кобари переплетчик вернулся к своему решению и был посвящен в суфии.
К концу своей жизни г-н Кобари настолько ослаб, что с трудом мог ходить из дома в ханаку и обратно, так что однажды Мастер попросил его переехать в ханаку. Г-н Кобари чрезвычайно обрадовался этому приглашению Мастера, так как переезд в ханаку всегда был его мечтой. Не раз он говорил мне, что единственное, чего он все еще хочет от Бога, - это иметь возможность жить и умереть в ханаке, среди дервишей и рядом с Мастером.

Нет нужды говорить, что сначала он был очень взволнован возможностью жить в ханаке. После двадцати пяти лет он, наконец, собирался жить в том месте, которое так любил. Вскоре, однако, он понял, что намного легче было ходить в ханаку каждый день, чем жить в ней. Поселившись там, он постоянно волновался, иногда доходя до одержимости, о благополучии дервишей и положении ханаки. В какой-то момент после переезда он обнаружил, что больше не может спать, чувствуя себя обязанным всё проверять и перепроверять, и вскоре очень сильно заболел. В конце концов положение стало настолько серьезным, что он попросил у Мастера разрешения вернуться домой и спокойно умереть, что и произошло.23 марта 1978 года, спустя несколько недель после возвращения домой, г-н Кобари мирно умер в своей постели.

Наверное, наиболее подходящей для него эпитафией является описание ученика в книге "Таверна среди руин" д-ра Дж. Нурбахша, Мастера, которому он был настолько предан:

"Ученик - это искренний искатель, свободный от всех привязанностей. Он устремлен к Богу, удаляясь от своего "Я", и он отправляется в Путь, не говоря о себе. У него нет истории, которую он мог бы рассказать о своем "Я", у него никогда нет жалоб на Возлюбленную.
Ученик - это влюбленный, чье сердце пребывает в томлении. Он находится за пределами обоих миров и соединился с Истиной. Он ищет только Бога, и его слова - только о Нем. Он приближается к Возлюбленной и попадает в ловушку Любви. Он постоянно очищает свое сердце от ржавчины "Я", и оно ярко сверкает, наполнившись Божьей милостью."

Пер. К. Кудлацкого

Опубликовано в журнале "Суфий", вып. 17, 1993

© 1999, "Ханака Ниматуллахи"