Сегодня за ланчем я оказался свидетелем крайне редкой встречи Востока с Западом или, по крайней мере, предпринятой Востоком попытки встретиться. Позже, когда я попытался записать ход встречи, то ощутил, что не способен адекватно передать ее ауру – в отсутствие двух главных участников этого исторического (по крайней мере, для меня) диалога сделать это было невозможно. Даже запись на диктофон не смогла здесь помочь. Главное происходило на невербальном уровне. Поэтому, излагая ход встречи, я рассчитываю, что читатель сделает скидку на субъективность моего восприятия.

Итак, доктор Джавад Нурбахш пригласил на воскресный ланч профессора Анри Корбэна. На встрече также присутствовали президент университета Арьямехр доктор С. Х. Наср, посол Великобритании в Иране сэр Питер Рэмсботам, американский ученый, специалист по Персии Уильям Читтик, двое иранцев (чьи имена я не называю) и я.* Встреча проходила в ханаке Ниматуллахи, расположенной в южной части Тегерана. Д-р Наср сопровождал сэра Питера, а я – профессора Корбэна. После дружеских объятий д-р Нурбахш предложил профессору Корбэну и сэру Питеру присесть на удобные стулья, все остальные уселись на полу, скрестив ноги или поджав их под себя, по суфийскому обычаю. Принесли чай и с полдюжины новых изданий, которые курировал д-р Нурбахш. Он представил их д-ру Корбэну. Это было вполне естественным: закономерное подведение итогов проделанной работы. Но, как показало дальнейшее, не ради этого затевалась встреча.

Стремительно и легко – подобно кобре, которая жалит и тут же опять сворачивается в кольцо, д-р Нурбахш неожиданно огорошил профессора Корбэна вопросом:
– Кто такой суфий?
Из числа западных ученых никто не осведомлен лучше о жизни и трудах выдающихся суфиев Персии за последние 1300 лет, чем профессор Корбэн. Но услышав этот вопрос из уст носителя живой традиции суфизма, он потерял дар речи. Он словно не услышал вопроса. Беседа потекла далее своим чередом – о книгах и исследовательских программах, новых переводах и тому подобном.
Мы перешли в соседнюю комнату, где был накрыт изысканный ланч по-персидски.

Когда мы вернулись обратно, где нас ждали фрукты и чай, Дж. Нурбахш повторил свою попытку передать толику своего опыта Анри Корбэну и всем нам. Можно сказать с определенностью, ни один западный ученый не заслужил такого урока от суфийского мастера более, чем А.К., ведь Корбэн прожил долгую жизнь и очень многое успел сделать. Благодаря его стараниям Западу стали доступны переводы классических памятников суфийской мысли в Персии. В результате его усилий выросло новое поколение мыслителей, как в Иране, так и в Европе, которые могли оценить труды классических суфийских мастеров Ирана, до этого времени остававшихся в тени и для Востока, и для Запада.

– Совершенный человек – это тот, кто знает Бога, – произнес Дж. Нурбахш. – Но как познать Бога? Не в словах, не рассудком, не разумом, – но единственно любовью.
Анри Корбэн почувствовал, что ему брошен вызов, и стал защищаться. Он воспринял происходящее как нападки на разум человека, а ведь рациональный подход являлся базисом всей его деятельности и самой жизни.
Дж. Нурбахш ставит любовь выше разума, выше духовного знания, выше истины? Но ведь и самому Богу пришлось сотворить другие существа (и, в частности, человека), чтобы узнать Себя, будучи узнанным ими, а для Корбэна это означало познание разумом, умственное постижение. Двойственность была необходима – даже для Бога. И для человека, как говорил Ибн Араби, факт двойственности должен предварять познание единства.
Без субъекта и объекта может ли существовать трансцендентное?

Эти доводы, конечно, не удовлетворили суфия.
Он рассказал нам историю искателя, который пришел к наставнику с вопросом: какое из имён Бога наивысшее? Наставник ответил: «То, которое остается, когда ты освободил себя от всего, что считал собою».
В последовавшем диалоге между западным интеллектуалом и восточным влюбленным всем, кроме Корбэна, было ясно, что его мягко и с любовью ставят на место. Если бы он смог увидеть и принять это... Будучи на тридцать лет старше Дж. Нурбахша, он выглядел как ребенок перед отцом, который знает, как охладить накал спора, вовремя шутливо признав «стопроцентную правоту» своего оппонента – и это в то время, как Корбэн на самом деле был окончательно загнан в угол.

Сославшись на труд Корбэна о Рузбихане, где персидский поэт и философ в восторженных тонах описал, как он узрел Бога в одном из прекрасных обликов, я задал обеим сторонам вопрос о том, что это был за облик, поскольку я вообще не мог представить себе Бога в каком-то облике. Для Корбэна было очевидно, что это лик человеческой любви, и он процитировал мысль Ибн Араби о том, что Бог может быть в конце концов познан как То, что выходит за пределы влюбленного, возлюбленной и самой любви.

Д-р Наср развил эту тему, упомянув почти тантрическое учение Ибн Араби о человеческой любви мужчины и женщины как высочайшем примере слияния противоположностей в переживании единства (пусть и преходящем).
И опять здесь, говорил профессор Корбэн, метафизик ищет подтверждения сдвига от двойственности к единству в человеческом опыте, однако мы можем объяснить это онтологически в первую очередь в терминах сотворения Богом мужчины и женщины.

Всё это вызвало энергичную отповедь со стороны Дж. Нурбахша, который считал просто умствованием любое авторитетное мнение, любую книгу и любой процесс, когда они выражены в словах. Описывать словами Высшую Реальность – ограничивание, и потому – не То. Забудьте Ибн Араби и всех прочих. Реальность одна, первая и последняя, до и после, сейчас и всегда – одна. Даже разговор о троичности любящего, любимой и любви – уже завешивание непосредственного восприятия.

Когда А. Корбэн возразил, что в единстве заключена двойственность, а единство заключено в множественность, он вновь получил отпор. Любое описание, удовлетворительное в большей или меньшей степени, отвечая нашим умственным представлениям, может быть замечательным, но оно – пусто, потому что это всего лишь представление, «мое» представление (что было значимым для А. Корбэна – ничего не значило для Д. Нурбахша, и наоборот).
– Тогда почему вы пишете книги и публикуете их? – наконец спросил Корбэн, и в его голосе прозвучали победные нотки.
– Надо же чем-то занимать свое время! – засмеялся Д. Нурбахш. Что можно было ответить на это?

Вся эта пикировка напоминала современное воспроизведение спора Любви и Разума, описанного у Газали. Слушая сегодняшний диалог, я абсолютно уверился в том, что то, что ныне приписывают Газали, на самом деле является более поздним «приварком», сработанным скорее умом, чем вдохновенной любовью. Умствование – даже если это метафизическое знание высшей пробы – не способно передать ту «энергию постижения», которая выражает себя вспышками просветленности в глазах «безумного» суфия.

Во время разговора была затронута тема смерти. В христианстве и исламе значим сорокадневный пост или очищение, например, искушение Христа в пустыне или бдения Мухаммада перед тем, как он стал орудием передачи послания Божьего. Д-р Наср добавил, что в арабской и персидской нумерологии буква мим (которая обозначает смерть), обозначается цифрой «сорок» (эта же буква есть в словах mort, mordre и mordant в европейских языках).

Может ли верблюд пройти в «игольное ушко»?
Может ли интеллектуал отринуть дар интеллекта, чтобы узреть Бога?
Речь идет не об отрицании одной идеи во имя другой, а о приближении к тому состоянию, которая во всем мире – будь то Восток или Запад – называют «без-умием». Возможно, лишь блаженный «человек Божий» на самом деле может жить в любви, в без-умной любви. Все остальные говорят о ней, пишут о ней, думают о ней. Но это всё не то.

С легкой грустью, но весьма уважительно Дж. Нурбахш попрощался с А. Корбэном.
Когда я провожал профессора Корбэна домой, он всё никак не мог остыть и продолжал дискуссию, он говорил, что суфий черезчур несбалансирован, что он отрицает жизнь, утверждая единичность Всевышнего за счет отрицания земного, которое является опорой для всех нас. У мистиков могут быть удивительные видения, – сказал он мне, – но лишь духовно познавший метафизик сводит в человеке воедино небо и землю – благодаря знанию.

Такое понимание является истиной для определенного уровня. И всё же я не сомневаюсь, что на более глубинном уровне Корбэн был затронут встречей, чего его блестящий ум мог никогда и не осознать.
«Умри до того как умрешь», – говорят суфии. Но западный человек с его преобладающим рацио не способен даже на минутку замолчать, чтобы в бессловесности ощутить, что это значит. Кто должен умереть? Кто я? Кто? И ничего не останется? Ничего... То есть всё.

Несколько дней спустя я вновь увиделся с д-ром Нурбахшем. Когда я упомянул о профессоре Корбэне, он улыбнулся, покачал головой, может быть, вспомнив, что так и не смог пробиться сквозь рацио своего собеседника, и сказал:
– Всю жизнь все с ним соглашались: «Monsieur le professeur, vous avez raison” – “Да-да, конечно, вы правы, мсье профессор».
В этом-то и состоит загвоздка (его – и моя тоже, как я теперь вижу. Впоследствии я понял, что д-р Нурбахш говорил всё это также и для меня).

Мы заговорили об одном человеке, который хотел увидеться с д-ром Нурбахшем, но так и не смог по разным причинам.
– Он хороший человек, – сказал я.
– Все люди хорошие, – сказал д-р Нурбахш. – Но я не ищу хороших людей, я ищу безумцев.

Могут ли два разных подхода – как две параллельные линии – пересечься в бесконечности? Не по милости ума, а по милости любви Божьей?

* Автор статьи был послом Канады в Иране в 70-е гг. (Прим.перев.)

(Пер. с английского. Журнал Sufi, № 51, autumn 2001, p. 45-47).
Copyright © 2001 братство Ниматуллахи